Тепло наших тел - [33]

Он подходит, листая блокнот и не поднимая на меня глаз.

— Едва ушел, да? Мне нужно будет…

— Тед! Иди сюда, посмотри!

Тед поднимает глаза и видит за открытыми воротами ошарашенных солдат. Бросает мне:

— Подожди здесь.

Он выбегает наружу и замирает рядом с охранниками, глядя вслед небывало бодрым зомби, бегущим, совсем как живые. Мне остается только представлять, что написано у них на лицах, когда внутри все бурлит, а земля с отвратительной очевидностью уходит из-под ног.

Пока обо мне не вспомнили, поворачиваюсь и бегу прочь. Залетаю в темный коридор и мчусь вперед, к свету на другом конце туннеля, даже не зная, где я — в родовом канале или на дороге в рай.

Что я натворил? Так или иначе, отступать некуда Укрытый полумраком красного вечернего неба, я вступаю в мир живых.

Спортивная арена, которую Джули зовет домом, непостижимо огромная. Наверное, это один из "суперстадионов", рассчитанный на два мероприятия одновременно и построенный еще в те времена, когда величайшим затруднением для большинства людей было куда пойти развлечься. Снаружи смотреть особо не на что — гигантский бетонный забор овальной формы, бетонный ковчег, который даже Господу не удалось спустить на воду. Но изнутри у Стадиона есть душа: здесь царит хаос, стремящийся к порядку, — как если бы бесконечные бразильские трущобы спроектировал архитектор-модернист.

Вместо трибун повсюду высятся миниатюрные небоскребы — шаткие башенки, маленькие, но высокие — максимум жилья на минимум площади. Стены собраны из мешанины вторсырья: одна башня внизу бетонная, но чем выше, тем более хлипкой она становится — бетон сменяется сталью, сталь — пластиком, а завершается все это девятым этажом, сбитым на соплях из подмоченной фанеры. Кажется, большая часть зданий готова развалиться от малейшего ветерка, но их скрепляет жесткая сеть стальных канатов, тянущихся от башни к башне и накрепко соединяющих все домики в единую конструкцию. Надо всем этим нависают стены Стадиона, ощетинившиеся вырванными трубами, проводами и стержнями арматуры. Тусклые уличные фонари мерцают оранжевым, и Стадион — этот игрушечный город — задыхается в хаосе теней.

Стоит выйти из туннеля, в мои ноздри бьет сокрушительный запах жизни. Он повсюду — сладкий и до боли сильный, я как будто тону во флаконе с духами. Но даже в этом смоге я чувствую Джули. Ее запах выбивается из хаоса, зовет, как голос под водой.

Я иду на зов.

Улицы здесь не шире тротуаров снаружи — узкие дорожки, залитые асфальтом поверх искусственного газона. Местами газон пробивается наружу, как пронзительно-зеленый мох. Нигде нет ни названий улиц, ни указателей. Вместо имен президентов и названий деревьев — белые примитивные рисунки: яблоко, мяч, кошка, собака — будто иллюстрации из букваря. Грязь везде, она покрывает асфальт ровным слоем, а по углам скапливаются ошметки повседневной жизни — жестянки, окурки, использованные презервативы и гильзы.

Я очень стараюсь не глазеть по сторонам, как турист, но мой взгляд приклеивается к каждой обочине, каждой крыше — им управляет что-то посильнее праздного любопытства. Я никогда здесь не был, но мной завладел призрак узнавания, ностальгии. Иду по улице, которая, видимо, называется "улица Глаза", и во мне просыпается память.

Здесь все началось. Сюда нас отправили, когда затопило берега. Когда полетели бомбы. Когда наши друзья умерли и восстали из мертвых беспощадными незнакомцами.

Это говорит не Перри. Это нестройный хор всех поглощенных мной жизней, собравшихся во мраке моего подсознания пропустить стаканчик и предаться воспоминаниям.

Флаг-авеню, изукрашенная цветами национального флага еще в те времена, когда нации существовали и их цвета имели значение. Улица Ружей, где они разбили первые военные лагеря и планировали военные действия против бессчетных врагов — и мертвых, и живых.

Держусь как можно ближе к стене, опустив голову. Если на пути попадается прохожий, до последнего смотрю прямо перед собой и только потом, чтобы не показаться странным, мельком встречаюсь с ним взглядом. Неловко киваем друг другу и расходимся.

Карточный домик цивилизации развалился чуть ли не сам по себе. Несколько слабых порывов ветра — и все. Равновесие разрушено, чары рассеялись. Законопослушные граждане обнаружили, что их сковывают лишь воображаемые границы. У них были нужды, средства и возможности — и они ими воспользовались. Стоило выключить свет — все прекратили притворяться.

Меня беспокоит мой костюм. Все, кого я до сих пор видел, одеты в плотные серые джинсы, влагооталкивающие куртки и заляпанные грязью рабочие ботинки. Из какого мира я явился? Разве остался еще хоть кто-нибудь, кто до сих пор следует моде? Даже если никто не догадается, что я зомби, все равно кто-нибудь может настучать на чокнутого пижона, который шляется в модной рубашке и при галстуке. Ускоряю шаг, отчаянно принюхиваясь к запаху Джули.

Остров-авеню. Здесь они обустроили площадь для всеобщих собраний, и здесь, как нам тогда казалось, "они" наконец стали "нами". Мы голосовали, выбирали себе лидеров — обаятельных, с белоснежными чубами и безупречно подвешенным языком — и совали им в руки все наши страхи и мечты, ведь у людей с таким крепким рукопожатием не может быть слабых рук. И нас всегда подводили. Иначе и быть не могло. Ведь они тоже были всего лишь людьми.