Тепло наших тел - [23]

Незачем говорить.

Незачем слушать.

Все решено.

Она не уйдет.

Мы ее убьем.

Так должно быть.

Так было всегда.

Так будет всегда.

Я смотрю на Джули. Она дрожит. Хватаю ее за руку и смотрю на М. Он кивает.

Мы бежим, и ее горячий пульс сочится в мои ледяные пальцы.

Бросаемся влево, чтобы обойти костяной взвод. Они громыхают наперерез, пытаются преградить мне путь. М выскакивает вперед и падает на первый ряд, который осыпается под ним в кучу скрюченных конечностей и сцепившихся ребрами грудных клеток. Оглушительно трубит невидимый охотничий рог.

— Что ты делаешь? — задыхаясь, спрашивает Джули. Непостижимым образом я бегу быстрее ее.

— Я за…

— Только не начинай опять про то, как ты меня защищаешь! — кричит она. — Это еще хуже, чем все…

Ее хватает за плечо безмясая рука, она кричит. Тварь скалится подпиленными клыками и норовит впиться Джули в шею, но я хватаю скелет за позвоночник и бросаю на бетонный пол — изо всех сил, но ни удара, ни грохота разлетающихся костей не следует. Тварь, как будто назло гравитации, замедляет падение — не успела ее грудная клетка коснуться пола, как скелет снова на ногах и бросается мне в лицо, как какое-то омерзительное, неубиваемое насекомое.

— М! — хриплю я, пытаясь оторвать его от горла. — Помоги!

М весь в Костях — скелеты повисли у него на руках, на ногах и даже на спине, — но пошатнуть его им не удается, видимо, он для них слишком тяжел. Пока я борюсь со своим, который пытается выдавить мне глаза, М подбирается поближе, отрывает его от меня и швыряет в двух других, пытавшихся прыгнуть на него сзади.

— Бегом! — орет он, толкает меня вперед и поворачивается к нашим преследователям. Я тащу Джули за руку. Наконец она видит, куда мы так спешим, и ахает. К "мерседесу".

— Пошли!

Мы прыгаем в машину, и я завожу мотор.

— Ах, мерсик, — говорит Джули, погладив приборную панель, как любимого питомца. — Как я рада тебя видеть.

Я давлю на газ и отпускаю сцепление. Машина срывается вперед. Почему-то сейчас это кажется просто.

М перестал отбиваться и теперь со всех ног удирает от толпы скелетов. Внутри, за дверями аэропорта, столпились сотни зомби. Они тихо стоят и смотрят. Что они думают? И думают ли вообще? Есть ли шанс, что у них в головах зарождается реакция на то, что происходит у них под носом? На этот внезапный всплеск анархии в существовании, прежде расписанном до мелочей?

М поворачивает нам наперерез. Я давлю на газ. Сначала перед нами пробегает М, потом на дорогу вылетают Кости — и чудо немецкой техники весом в тонну врезается в их хрупкие, ломкие остовы. Они рассыпаются на куски. Всюду летят обломки. Две бедренные кости, три кисти рук и полчерепа приземляются в салон, где они дергаются, ползают по сиденьям, зудят и шелестят, как засохшие насекомые. Джули выбрасывает их из машины и, дрожа от отвращения, вытирает ладони о толстовку.

— Господи, господи, — всхлипывает она.

Но теперь мы в безопасности. Джули в безопасности. Мы с ревом выезжаем из зоны прилетов на взлетную полосу, мчимся вперед, и над нами сгущаются тучи. Я смотрю на Джули. Она смотрит на меня. Капают первые капли. Мы улыбаемся.

Проходит десять минут. Начался ливень, и мы промокли насквозь. Родстер — не лучший выбор в такую погоду, особенно когда ни ты, ни твой пассажир не понимаете, как в нем поднимается верх. Едем молча. Мокрые простыни хлещут нас по головам. Но мы не жалуемся. Мы стараемся сохранять оптимизм.

— Ты знаешь, куда ехать? — спрашивает Джули минут через двадцать. Ее мокрые волосы струятся по лицу.

— Да, — отвечаю я, не сводя глаз с дороги и свинцового горизонта.

— Уверен? Потому что я понятия не имею.

— Да… уверен.

Лучше не объяснять, откуда я так хорошо знаю дорогу. Это наша охотничья тропа. Она и без того в курсе, кто я, зачем лишний раз напоминать? Неужели нельзя просто ехать вперед и позабыть обо всем на время? В свете моего воображения мы неходячий труп и девушка-подросток под проливным дождем, мы Фрэнк и Ава, мы неспешно катаемся по сельским аллеям, и где-то вдалеке, потрескивая, нам подыгрывает виниловый оркестр.

— Может, остановимся, дорогу спросим?

Я поднимаю на нее взгляд. Перевожу его на рассыпающиеся домики, почти черные в наступающих сумерках.

— Да я пошутила, — говорит она, выглядывая из-за мокрой челки. Откидывается на сиденье, заложив руки за голову. — Скажи, когда захочешь отдохнуть. А то едешь как последняя пенсионерка.

Постепенно у наших ног скапливается вода, и Джули начинает дрожать. Стоит весна, ночь теплая, но она промокла, а ехать в старом родстере — все равно что гулять в ураган. Съезжаю с шоссе, и мы погружаемся в кладбищенское безмолвие городской окраины. Джули смотрит на меня с немым вопросом в глазах. Я слышу, как стучат ее зубы.

Медленно еду вдоль обочины, выбирая дом для ночлега. Наконец поворачиваю в заросший зеленью тупик и паркуюсь рядом с проржавевшим "плимут-вояджером". Беру Джули за руку и веду под крышу. Дом заперт, но дверь прогнила и распахивается от одного пинка. По всему дому расставлены старые керосиновые лампы. Джули зажигает их, и дом озаряется мерцанием, как будто мы разожгли костер на полу. Это создает неожиданный уют. Джули бродит по кухне и гостиной, рассматривает посуду, игрушки, старые журналы. Поднимает плюшевого коалу и смотрит ему в глаза-пуговки.