Тепло еще вернется в твой дом - [5]

из степи да с ляха!

Звездочки кружатся словно в «Paramaunt

Pikchers»; бляха!

За скалой крадется снежный человек…

…А на горе «Монтана» стихли ураганы

холмик там где спал ямщик.

В потайной пещере он обучает вере

трехметровых женщин, щи

горячие откушав, идет к холму послушать

как там бьется мечь об щит

это его сердце, русское, шальное, а пустяк!

Есть второе сердце

колотится под перцем, разлеглась «Монтана»

а на ней — ямщик — велик

как моя Россия. Спи, «Брат-три».

«Как под старый новый год»

Как под старый Новый Год

опустили небосвод

люди смотрят за края

там не видно никуя.

Как под старый Новый Год

приподняли весь народ

люди смотрят за меня

там не видно никуя.

Как под старый Новый Год

повернули поворот

а народ из-за угла:

«Там не видно никуя»!

Так под старый Новый Год

люди поняли господ.

«Иуда: кризис среднего возраста»

Иесус,

загримируй себя в мальчонку

чтоб издевал ты хохот звонкий,

уменьшись ростом, в подоконник

не упиралась твоя будка чтоб

когда сорвав с цепи персону

промендельсонит Магдалина:

«Ко мне, „полковник“!»

Волшебник,

загримируй Иуду в куклу

чтобы сидела у горшочка

с кустом цветущего алоэ

когда Иесус спускает в море

кораблик,

большие волны сделав в тазе

ручонкой хлопнув по воде.

Художник,

загримируй красу в беде

разрыва вен души и тела,

не доводи их до предела

измены возрасту покорному…

— Вечереть, дети, до утра…

…Луна,

загримируй меня по новому.

«Двоичный ключ»

Поддавая поддаешься сбытию

осознавая сознаешься что «банан»

возвращаясь убегаешь на таран

улетая не слетаешь в пыль с колес

убирая убирЕшься за собой

отмывая отмывай до дна суму

заключая с Ним пари — пари, пАря

чтоб горело — ты гори с коры до горя

а ЕЕ любя живи с двойным ключом,

когда болен

не дышать-дышать дышать и не дышать

даже волен

«бля-бля-блЯ-бля» на дельфиньем языке

на частотах

инфрокрасной буквы «ять» — окать-екать

«01», «02», «03» — че ты опять

ексель-моксель

получая за рассказ «четыре/пять»

О Высоцком о высоком говоришь

а жену по пояс дразнишь «Фреккенбок»

а в самом как будто карлсон и малыш

да еще мутант из фильма «Вспомнить все»….

«Ничья»

Великаны идут по земле, великаны!

Великаны идут, потому что летать

не умеют

мякгой поступью на иглы из душ

наступая,

по колено в крови — продираясь

сквозь мысли.

А один с вавилонскою башней в руке

это парни!

Великанши идут по земле, пеликанам

навстречу

разгребая руками поля из созревшего слова

злака

их хватают когтями пикирующие с неба

птицы

и уносят по гнездам чтоб грудью кормили

птенцов их — их лица.

Люди парами в очередь строятся для

иммиграции

и колесами катятся в зево бегущего

ТрОяна.

Из него вылетают кабинки без хлопка

в небо,

скроенное

из углов листового железа, втыкаясь

в железо

заклепками.

Окая

в замурованном трюме, бьясь об бока

книг,

комметами каменными,

глядя на свет из щелИ,

поют мучаясь — жизни копии.

Копии смерти — юнги на мачте невесной оси

клекают, пучась

в общем то,

разгоняя вселенную нощь пего-толстыми

и тугими

косами.

Около

этой страшно-манящей картины возле

камина

бьется тело, живое, оперрированное моим

почерком,

жмнется тело, потому что оно будет кочета,

а после смерти его будет у Бога

нИчье…

«Одежда для Творецких»

Плавные движения — на подиуме

Девушка модельная-ходульная!

Облика под ретушью не видно,

блузка,

до пупка со вшитой в него бусинкой: плод

— рифма;

брючки без подкладки из

легкого шифона — строчки,

собранны на бедрах-согласных ударениях

в комочки,

воздушно повтряются ловко изгибаясь

в коленках при выбрасывании стоп

пятками вовнутрь, походкою еврейской

Модель-стихотворение, размера европейского

по русски не склоненное в спинке, а на выточках

грудки-незабудки женщины французской,

жадной до кутюра Рембо и Верлена, зрители

женщины америки, щедро раздающие

всем аплодисменты-гамбургеры, в лентах

мэтры, составляющие титры, охотники

в шапочках тирольских и гетрах, буцами

катающие по полу-паркету

китайского узора и восточной вязи

бело-черный мяч искусства. А вот

новый хит сезона:

томно выплывает из-за ширменного бруствера

русское!

…Облика под ретушью не видно,

видно — дущу,

блузка

до пупка со вшитой в него бусинкой — об нее

бьется колокольчик, богневый

звуки издавая в рифму, рваную на нервы,

с эхом из пещеры если в ней начнется

таинство шаманское по призыву Веры

в армию Любви. «Надежда» — мускулы

стальные, но чтобы незаметно

у юнца-модели. Наши ходят парами

по подиум-деревне от «Авина Де Витти»

до Дома.

«Колбасьев, сэр»!

Улыбке Эклоги посвящается

Нацеди целомудрия в целофан и

фантазии зафырчат как из фетра, а

травы ус с тропы тронет тростью «Йессс»

стюарт-с-тюбик в костюмарле из холста,

станет стеблем он, ты — сись-невеста

над пыльцой. Цой царапнет цыгаркой по це

лконоидной без дна тарелке. А ткемали на вилЬ

ке — кетчуп к кровавой открытке на ушах. На

кровати поставь русский мат ей, она: «Шах», на

на концерт твой билет, на балет, на

генитальный, полный «па» в «пити-па»

в парадиз-какафонии Шнитке!

Вы (это «вы», мэм, к тебе не касается)

вы придете ко мне, куклы «Наиди», на

нитках, кричащие «па-па»,

вы во Шнитке ни «бе» ни «пипитками»

Вы взлетите из форточки в небо

на «Ту-7» из пюпютро-альбома,

вы услышите в облике гРомма

Маяковского, в молниях — Пушкина

между нами — сидит между вами он

с парашютом, в косухе и шлеме — он панк!

Панк «Онегин Е…»

(тут звучит еще ария: «Это мой банк