Теперь или никогда! - [14]
Он принес чайник, быстро и ловко накрыл на стол, расставил на столе чашки, вазочки с вареньем, кувшин топленого молока. Обвел вокруг себя широким жестом:
— Прошу гостей к столу.
Егор, у которого в руках была пресловутая коробка, обернутая в бумагу, поискал глазами, куда бы ее пристроить, и в конце концов поставил на подоконник.
— А это что такое? — спросил Петр Петрович.
Егор хотел было рассказать, но Володя остановил его:
— Сперва выпьем чаю, потом поговорим…
Старик был, видимо, очень доволен, что к нему пришли гости. Чувствовалось, что он любит людей, от всего сердца наслаждается разговором, шутками, просто тем, что у него весело и людно в доме.
Когда отпили чай, Володя начал:
— У нас к вам, Петр Петрович, дело…
Медленно развернул бумагу, развязал веревку. Костя и Егор с Алешей затаив дыхание следили за каждым его движением.
Яркий свет лампы отчетливо осветил железную коробку, царапины на крышке, чуть заметные вмятины на боках.
И вдруг все увидели, как резко изменилось лицо старика. Он даже приподнялся со стула, потом снова опустился, как бы разом лишившись слов.
А Володя между тем снял крышку и выложил фотографии на стол.
Но никто не смотрел на фотографии. Все глядели на Петра Петровича, на его возбужденное лицо с необычно блестевшими глазами.
— Откуда… откуда это у вас? — хриплым голосом наконец спросил он.
Егор и Алеша переглянулись.
— Сейчас все расскажем, — сказал Володя.
— Откуда? — нетерпеливо повторил старик.
— Кузя нашел, — сказал Егор. — Рыл землю и нашел…
— В развалинах, там, где замок…
— А что, вы знаете, чьи это карточки? — спросил Костя.
— Знаю, — медленно ответил Петр Петрович. — Эти фотографии мои, а вот эта обложка от тетради-дневника Мити Воронцова…
Егор не сдержался, воскликнул:
— Того самого Мити?
— Да, того самого…
Старик перебирал фотографии дрожащими пальцами.
— Вот Митя, смотрите…
На карточке был изображен мальчик, примерно ровесник Егора и Алеши. Круглое лицо, темные, пытливые глаза, ямочка на щеке.
— Такой он был…
Старик долго с грустью смотрел на фотографию Мити.
И все те, кто был здесь, в комнате, не отрывали взгляд от лица мальчика.
Так вот он какой был, героический школьник Митя Воронцов! Вот он, перед ними: смелые глаза, волевой подбородок…
Володя склонился над грудой карточек, вытянул одну из них:
— А это кто?
Прямо на них смотрело юношеское лицо, серьезное, ясноглазое. Красивое, значительное лицо.
— Кто же это? — в один голос воскликнули оба мальчика.
— Один мой друг. Очень хороший человек.
Петр Петрович помолчал, разглядывая фотографию, слегка прищурив глаза, уносясь, очевидно, мыслями в прошлое. И выражение лица у него было как тогда, на берегу реки, когда он смотрел на воду, — вспомнилось вдруг Егору.
— Мой друг, — повторил старик. — Человек интересной, примечательной судьбы, когда-нибудь я расскажу вам о нем.
— Расскажите теперь, — взмолился Егор. — Ну, пожалуйста!
Петр Петрович подумал немного.
— Хорошо, так и быть, — согласился он и как бы самому себе сказал: — Начать придется с самого начала.
Глава восьмая, в которой начинается рассказ Петра Петровича
Вставая утром, Петр Петрович первым делом привычно взглядывал на портрет сына, висевший на стене. Сын был снят в белой рубашке, солнечные блики на загорелых щеках, светлые волосы растрепаны.
Петр Петрович ясно помнил то июньское утро, когда он в последний раз снимал Вадима. Вадим стоял в саду, держа одной рукой руль велосипеда. Время от времени налетал легкий ветер, Вадим поднимал голову, смотрел на листья, пронизанные солнцем, на птиц, взлетавших кверху.
— Стой спокойно, — сказал отец. — Я же снимаю!
— До чего надоело стоять на одном месте, — отозвался сын.
Это было девятнадцатого июня. А снимок отец проявил уже после двадцать второго, когда Вадим ушел на фронт. Проявил, отпечатал, сам окантовал и повесил на стену.
Когда сын уходил на фронт, отец сказал ему:
— Жаль, что я так и не успел проявить твою карточку.
Сын засмеялся:
— Проявишь тогда, когда вернусь…
Петр Петрович хотел сказать, что портрет сына — это все, что у него осталось. Но, взглянув на Вадима, ничего не сказал. Ни к чему.
Они стояли на перроне возле длинного, нескончаемо длинного состава. Сын сказал:
— Все будет в порядке. Вот увидишь!
Потом он влез на площадку вагона и кричал оттуда отцу какие-то слова, которые отец не слышал. Кругом тоже кричали люди, плакали, целовались и опять кричали каждый о своем, и жаркое летнее солнце заливало перрон, и небо казалось раскаленным не только от солнца, но и от криков и плача, и все это, Петр Петрович знал, уже никогда не изгладится из его памяти.
Сын уехал. Петр Петрович отправился домой, медленно брел по дорожке, ведущей к крыльцу.
— Один я остался, совсем один, — громко произнес Петр Петрович.
Кто-то подбежал к нему, ткнулся в его ноги. Джой, верный пес, смотрел на него умными глазами, ласково помахивал хвостом.
— Я забыл про тебя, Джой, — сказал Петр Петрович. — Выходит, совсем я не один, а с тобой…
Пес лизнул его руку.
— Будем жить дальше. Верно, Джой?
Пес побежал впереди него, оглядываясь и словно бы улыбаясь ему.
Вадим когда-то принес маленького пушистого щенка: белая грудка, белый хвост, а сам черно-пегий.
