Теория каваии - [5]
Однако кавайность, детскость и безобидность выражаются и проявляются не только на языковом уровне. Миниатюрные вещицы, аксессуары — всевозможные невообразимые брелоки и прочие висюльки — непременный атрибут внешнего вида жителя Токио вне зависимости от пола и возраста. Брелоками, шнурочками, оберегами и ленточками увешано буквально все — от сумок до мобильных телефонов, причем последние иной раз украшены целыми гроздьями брелоков, полученных в подарок. Когда я в Токио потерял мобильный телефон и пришел в полицейский участок заявить о пропаже, мне дали анкету, в которой спрашивалось: имелись ли на телефоне брелоки? Если да, то перечислите какие. Это поможет в поиске.
Японский служащий, клерк, профессор или любое другое должностное лицо может прийти на работу в галстуке с орнаментом Hello Kitty, а запонки на его манжетах могут быть в виде покемонов. Означенные детали туалета мгновенно станут поводом для комплиментов и предметом обсуждения: дескать, какой милый Танака-сан!
В одном из номеров журнала «Ниппония», который знакомит иностранного читателя с японской жизнью, был помещен небольшой, но достаточно показательный материал «Привлекательный мир каваии», в котором об этом феномене рассуждают журналисты и дизайнеры. Вот самые яркие отрывки из него[4]:
Соитиро Исихара, журналист: Сегодня японцы говорят «Каваий!» («Как мило!») практически обо всем, что находят привлекательным. Забавно, что мы используем одно и то же слово, говоря о манекенщице Эби-тян, борце сумо Такамисакари и юмористах из коллектива «Ангарз» («Ungirls»). Еще недавно слово «каваий» считалось подходящим лишь для описания симпатичного ребенка или животного, теперь же оно расширило границы своего значения и употребляется по отношению к чему угодно. Это может привести в замешательство, но ведь, по сути, во фразах «Какой прелестный ребенок!» и «Китти — просто чудо!» (имеется в виду персонаж Hello Kitty. — А. Б.) прилагательное «каваий» употребляется в очень близких значениях. ‹…› Еще относительно недавно взрослый человек едва ли мог произнести слово «каваий», не покраснев при этом. Женщины начали употреблять это слово в разговоре с мужчинами старшего возраста всего около десяти лет назад. Теперь они даже могут сказать руководителю компании, в которой работают: «У вас такие милые (используется слово „каваий“) очки», — или заметить своему непосредственному начальнику: «По-моему, твой пивной животик — просто чудо».
Каеко Канно, дизайнер: И Китти, и, к примеру, мультипликационный персонаж Дораэмон оба коротконогие и пухленькие, а голова у них по размеру примерно равна туловищу. Это и делает их милыми. ‹…› В наши дни фраза «Прелесть какая!», слетевшая с уст женщины, которая чем-то впечатлена, кажется вполне естественной. Раньше подобные восклицания дамы держали бы при себе. Общественные ценности и понимание прекрасного коренным образом поменялись.
Кадзуюки Обата, журналист: В прошлом социальные стереотипы ориентировали человека на рост и развитие. Фоном для подобных установок служила и общая нацеленность нации на мощный экономический рост. В большей или меньшей степени Япония достигла желаемого уровня, и сегодня давление былых идеалов зрелости в поведении и речи не ощущается столь сильно. Вероятно, это одна из причин создавшейся ситуации.
Кадзуюки Обата, участвующий в этом разговоре, — скорее противник засилья каваии. В статье «Что скрывается за словом „каваии“?» он пишет, в частности:
Я из тех людей, которые не принимают всех этих «славных», «милых» вещей. С детства я держал дома животных, однако я не хочу быть окружен «прелестными» нарисованными зверьками. ‹…› Я не утверждаю, что мода на этих персонажей — это плохо или, наоборот, хорошо. Я только искренне желаю научить своего ребенка ценить прежде всего мир живой природы. Сложность в нашем случае заключается в том, что мы живем в Токио, средоточии мира каваии, удаленном от природной среды. Поэтому в одной из комнат дома я установил аквариум, куда запустил пойманного мной в загородной реке карася. В такой безобидной форме я выражаю свой протест против вездесущего каваии. К сожалению, я пока не заметил в моем ребенке интереса к самодостаточному миру природы, поселившемуся в этом маленьком аквариуме. Может, караси недостаточно «милы»… Но сдаваться я не собираюсь — непременно попробую придумать что-нибудь еще.
Как наука может говорить о каваии?
Коль скоро мы находимся в научно-популярном дискурсе, интересно, каким образом явление каваии может быть описано с позиции гуманитарных дисциплин.
Ёмота предлагает в своей книге несколько подходов: социологический, лингво-компаративистский, сравнительно-литературоведческий. Прочтя книгу, читатель может сам удостовериться (или разочароваться) в объяснительной силе этих методов. Мне же хотелось бы наметить возможности приблизиться к пониманию феномена, не вошедшие в книгу автора: надеюсь, они увлекут читателей, среди которых, возможно, есть будущие исследователи японской культуры.
Известный лингвист Анна Вежбицкая пишет в своей книге «Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики»:
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
В первые послевоенные годы на страницах многотиражных советскихизданий (от «Огонька» до альманахов изобразительного искусства)отчетливо проступил новый образ маскулинности, основанный наидеалах солдата и отца (фигуры, почти не встречавшейся в визуальнойкультуре СССР 1930‐х). Решающим фактором в формировании такогообраза стал катастрофический опыт Второй мировой войны. Гибель,физические и психологические травмы миллионов мужчин, их нехваткав послевоенное время хоть и затушевывались в соцреалистическойкультуре, были слишком велики и наглядны, чтобы их могла полностьюигнорировать официальная пропаганда.
Культуролог и музеолог Ксения Сурикова исследует феномен музея сквозь призму архитектуры и предлагает рассмотреть его в широком контексте культурных трансформаций, влиявших на роли и функции музея в обществе. Последовательно рассматривая особенности бытования музея в различные исторические периоды, автор показывает, как в зависимости от стратегий отношения к прошлому менялось восприятие музейного предмета и музейной функции, а следовательно, и выстраивалась или разрушалась типология музейного здания. Книга адресована архитекторам, художникам, культурологам, музеологам, а также представителям городских администраций и различных гражданских сообществ. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
В статье анализируется феномен коллективного сексуального насилия, ярко проявившийся за последние несколько лет в Германии в связи наплывом беженцев и мигрантов. В поисках объяснения этого феномена как экспорта гендеризованных форм насилия автор исследует его истоки в форме вторичного анализа данных мониторинга, отслеживая эскалацию и разрывы в практике применения сексуализированного насилия, сопряженного с политической борьбой во время двух египетских революций. Интерсекциональность гендера, этничности, социальных проблем и кризиса власти, рассмотренные в ряде исследований в режиме мониторинга, свидетельствуют о привнесении политических значений в сексуализированное насилие или об инструментализации сексуального насилия политическими силами в борьбе за власть.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.
Мэрилин Ялом рассматривает историю брака «с женской точки зрения». Героини этой книги – жены древнегреческие и древнеримские, католические и протестантские, жены времен покорения Фронтира и Второй мировой войны. Здесь есть рассказы о тех женщинах, которые страдали от жестокости общества и собственных мужей, о тех, для кого замужество стало желанным счастьем, и о тех, кто успешно боролся с несправедливостью. Этот экскурс в историю жены завершается нашей эпохой, когда брак, переставший быть обязанностью, претерпевает крупнейшие изменения.
Пятитомная «История частной жизни» — всеобъемлющее исследование, созданное в 1980-е годы группой французских, британских и американских ученых под руководством прославленных историков из Школы «Анналов» — Филиппа Арьеса и Жоржа Дюби. Пятитомник охватывает всю историю Запада с Античности до конца XX века. В первом томе — частная жизнь Древнего Рима, средневековой Европы, Византии: системы социальных взаимоотношений, разительно не похожих на известные нам. Анализ институтов семьи и рабовладения, религии и законотворчества, быта и архитектуры позволяет глубоко понять трансформации как уклада частной жизни, так и европейской ментальности, а также высвечивает вечный конфликт частного и общественного.
Джинсы, зараженные вшами, личинки под кожей африканского гостя, портрет Мао Цзедуна, проступающий ночью на китайском ковре, свастики, скрытые в конструкции домов, жвачки с толченым стеклом — вот неполный список советских городских легенд об опасных вещах. Книга известных фольклористов и антропологов А. Архиповой (РАНХиГС, РГГУ, РЭШ) и А. Кирзюк (РАНГХиГС) — первое антропологическое и фольклористическое исследование, посвященное страхам советского человека. Многие из них нашли выражение в текстах и практиках, малопонятных нашему современнику: в 1930‐х на спичечном коробке люди выискивали профиль Троцкого, а в 1970‐е передавали слухи об отравленных американцами угощениях.
Оноре де Бальзак (1799–1850) писал о браке на протяжении всей жизни, но два его произведения посвящены этой теме специально. «Физиология брака» (1829) – остроумный трактат о войне полов. Здесь перечислены все средства, к каким может прибегнуть муж, чтобы не стать рогоносцем. Впрочем, на перспективы брака Бальзак смотрит мрачно: рано или поздно жена все равно изменит мужу, и ему достанутся в лучшем случае «вознаграждения» в виде вкусной еды или высокой должности. «Мелкие неприятности супружеской жизни» (1846) изображают брак в другом ракурсе.