Теория государства - [36]

Граждане / подданные голосуют на выборах и референдумах. Но они в прямом смысле не выбирают и не решают. В самом лучшем случае они лишь участвуют в выборе, в принятии решения. Из кого и из чего они будут выбирать, по каким писаным и неписаным правилам и т. д. – все это определяют за них и без них. Их убеждают, побуждают, понуждают, используя медиа и административный ресурс. Не только накануне election days, а перманентно. Подведение итогов публичных дискуссий, опросов, голосований они тоже никак не контролируют. Их волеизъявления могут при желании и необходимости исказить, фальсифицировать, проигнорировать. Самостоятельно – без обращения к тем или иным властным институтам, политикам, общественным лидерам – бороться с этим граждане / подданные не могут[272]. С другой стороны, обладание «ваучерами» придает важность их мнениям, интересам и запросам. И пусть они частично или целиком манипулятивно «внедрены», а то и «вменены». Сами-то люди в массе верят, что эти мнения, интересы и запросы формулируются и предъявляются ими самостоятельно, что на избирательных участках ими самостоятельно же принимаются решения, что они выбирают власть. И искренне радуются этому.

Политические манипуляции – сама суть демократической политики, реальной демократической практики. Демократия позволяет властвовать без насилия (с минимумом прямого насилия), «стабильно», «комфортно».

Обратной стороной демократии почти всегда и повсеместно оказываются чрезмерная требовательность граждан/подданных к власти, завышенные ожидания, неадекватный критицизм. Властвующие могут сдерживать все это посредством манипулирования, но, увы, нередко предпочитают идти по самому легкому пути и потакают деструктивным притязаниям, загоняя самих себя в ловушку. «Правители обращаются к управляемым как к своим владыкам. […] Правители вынуждены заботиться о своей популярности, о поддержке управляемых – таковы величие и слабость этого рода режимов» – констатировал Раймон Клод Фердинан Арон[273]. Особенно много проблем возникает у либеральных демократий (см. Далее).

3.4. Современные демократии начали постепенно складываться в Европейских и американских странах в конце XVIII—XIX вв. (в Швейцарии и Англии даже, пожалуй, немного раньше, хотя это спорный вопрос).[274]

К тому времени протестантство и просвещенчество уже практически дискредитировали христианство и десакрализовали традиционную власть. Трансформация аграрного общества в индустриальное, неуклонное развитие капитализма сопровождались разрушением постфеодальных социальных и политических иерархий и эмансипацией буржуазии. За счет расширения доступа к образованию и культуре заметно сокращалась культурная дистанция вначале между аристократическими и буржуазными слоями элиты[275], а затем между элитой и «простолюдинами». Повсеместно производилось правовое уравнивание людей – где-то относительно медленным эволюционным путем, а где-то революционными методами под лозунгами всеобщего равноправия. Формировались и в итоге сформировались нации – как коллективы равноправных (точнее, преимущественно равноправных) индивидов, основанные на языковой, культурной и исторической самоидентификации и как потенциальные электоральные коллективы. В одних случаях нация в целом оказывалась «тождественна» населению государства, в других нет. Но к «тождеству» стремились, его так или иначе добивались. «Нациостроительство» («Nation Building») сопровождалось широким распространением доктрин, не просто провозглашавших политическую субъектность наций, но объявлявших их единственным источником государственной власти и носителем суверенитета, буквально помещающих нации на место божества («нациоцентризм»)[276]. Идея нации заново собирала общество после слома традиционных иерархий и заново легитимировала государственную власть, теперь, как правило, светскую, безбожную. В общем, в процессе революционной и / или реформаторской модернизации получались государства-нации, национальные государства. Впоследствии державные правительства и всевозможные «борцы за свободу» стали повсеместно стимулировать формирование государств-наций, появились «искусственные» государства и «искусственные» нации (в Центральной и Восточной Европе[277], Азии, Африке), какие-то из них оказались жизнеспособными, какие-то нет. В XX в. «ненациональное» государство стало восприниматься как экзотика.[278]

Иными словами, современная демократия «выросла» из национального государства. Не могла не «вырасти».

Поскольку нация заявляется субъектом и даже источником власти, то и составляющие ее граждане / подданые тоже должны считаться властными субъектами и даже в каком-то смысле источниками, а значит, им вроде бы положены политические права и свободы. Точнее, они им вроде бы изначально принадлежат. Следование этой логике неизбежно приводит к необходимости строительства демократических (в современном смысле) институтов и внедрения демократических практик.

Впрочем, поначалу нации делили цензами, жестко дискриминировали женщин, бедняков, иноверцев, «цветных» и пр., считали, что представителями наций (депутатами парламентов, выборными чиновниками) могут быть лишь состоятельные граждане / подданые, что самовластвование наций должно выражаться только в избрании представителей, каковые вправе и даже обязаны действовать совершенно автономно от избирателей, «неответственно». В общем, обходились «недо-демократией», «полудемократией» (это в лучшем случае). Однако по мере дальнейшего культурного и социального выравнивания, если угодно, «упрощения» (по Константину Леонтьеву), пришло понимание, что необходим порядок, основанный на признании власти