Теория бессмертия - [17]
Светлана Адамовна прошла в коридор и остановилась после вешалки, уже перед зеркалом, поставила на тумбочку свою сумку, открыла её — и двумя длинными, красивыми, сильными пальцами, изящно, за горлышко, извлекла из сумки бутылку водки.
И заявила:
— Знаешь… Я тебя простила уже совсем. Простила потому, что делить нам теперь нечего. И, ничегошеньки нам с тобой больше не остаётся, как только мириться и лечить твою простуду. Держи лекарство!
Валя взяла двумя руками у Светланы бутылку:
— Я ничего не понимаю!
— Не спеши понимать. Лучше сообрази что-нибудь закусить. Чаем и вафлями я водку не закусываю. Картошки пожарь, что ли…
Валя проницательно и неожиданно принципиально, сразу поняла, что случилось что-то невероятно безобразное и отвратительное: глазки у неё заблестели, задышала она глубоко, непримиримо, и запахи инкоммуникабельности её возбуждения сразу заполнил тесноту коридора.
— Неужели, с ним случилось несчастье… с Василием? Это, поэтому, мне, теперь, с тобой делить больше нечего!
— Как ты легко возбуждаешься. Я и не догадывалась раньше, что ты так сексуальна.
— Нет, ты все объясни!
— Тут всё и не объяснишь… у меня самой, в моей бедной головушке, ничегошеньки ещё не разъяснилось. — Светлана Адамовна приклонилась лбом к бутылке, которую как ребёнка двумя руками прижимала к груди Валентина, и загнусавила, — И вижу я всё как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же, если, лицом к лицу: теперь знаю я, отчасти, а как выпью стакан, тогда познаю подробно, как и я познана другими, однажды, была.
Валентина отпрянула, отвернулась и ушла на кухню, а Светлана Адамовна сняла шубу, и стала устраивать свою красавицу на вешалку, но нечаянно коснулась рукой висевшего там с краю демисезонного пальто. Случайное прикосновение к драпу так её возмутило, что лицо и грудь обдало внезапным жаром, как, будто на виду у всех, в автобусе, её за ляжку ущипнул хулиган: у неё внутри всё заплясало.
Чтобы избавиться от этого наваждения Светлана Адамовна отступила на полшага и с вызовом посмотрелась в зеркало. Но по зеркалу бежала рябь, потом, однако, из глубины показалось нечто такое, что она даже ужаснулась своему домыслу.
Тогда Светлана Адамовна перекрестилась и, часто-часто моргая, снова протянула руку, и осторожно погладила своими нежными пальчиками грубый драп старомодного мужского пальто…
Драп, шелка и крепдешины: «нечто» — всё, чем сами дышим… Гладим и целуем. Света уже совсем не смотрелась в зеркало, она только болезненно чувствовала, как это возмутительное нечто, вывалилось из рамы, ласковое и бесстыдное, оставило её одну в тесном коридорчике, а само уже через секунду умудрилось проникнуть во все углы этой однокомнатной, безнадёжно пропахшей женскими мечтами квартиры.
Запахи «оно» учует, пощекочет и задушит… Оно. Уже просквозило между её дрожащими пальцами, успело пробраться под одеяла и под кровать… задохнуться от страсти и нежности в каждой коробочке, даже во флакончике для духов, чуть не захлебнуться, и совсем было утонуть в ароматах слёз — выпить эти слёзы из поющих и звенящих бокалов ревности. Застесняться, спрятаться под бюстгальтером, между трусиками и животом, тонким чулком и кожей, спасаясь от холода и одиночества, потом, всё-таки высвободиться, вырваться из ниток, из этой квартиры с двумя обречёнными на любовь женщинами, и с восторгом кинуться в квадратную дыру лестничного пролёта — в долгий последний поцелуй, в последнее препровождение уже расчлененного кем-то времени.
— Всё не так плохо, как мне представляется, — прошептала себе Светлана Адамовна.
Она в смущении присела на табуретку, медленно расстегнула замки на сапогах, сопя, стянула сапоги с ног, затем пошарила справа над головой, нашла и щёлкнула нужным выключателем и, наконец, покосилась на зеркало: в зеркале отразилась кухня, там закипел чайник и затуманил паром стекло. Она оглянулась. Оконное стекло в кухне было прозрачно. Робкие, нежные цвета, которыми весь день зимнее солнце подкрашивало небо, давно пропали — стекло было прозрачно-сизым, даже серым.
Зачем она сидит в коридоре, поставив локти на сильно сжатые колени, между двумя мистификациями, ещё более напряженная, чем её отчаянье в минувшую бессонную ночь?
Светлана Адамовна ощутила нелепое желание пасть перед зеркалом на колени. Ладонью правой руки Света заслонилась от зеркального наваждения и ускользнула в ванную комнату, умыть лицо.
Когда Светлана Адамовна пришла на кухню, Валя уже почистила картошку и крошила её на горячую сковороду.
— Сглазили меня, что ли? С того момента, как я обнаружила Васин нож, — она не добавила: «в твоём, подруга, столе», — со мной то и дело происходят разные глупости: сейчас вот, к примеру, я не смогла увидеть себя в зеркале, в том, что висит у тебя в коридоре.
— Не сглазили. Просто такое зеркало. Летом это зеркало увозил к себе на дачу Сиверин, ну и испортил: изображение в нём стало временами пропадать.
— Ты ему сделала замечание по этому поводу?
— Да. Но в ответ он взял мою помаду и написал на зеркале: «Наваждение». Потом он сочинил сказку: будто бы какие-то мудрецы вычислили или узнали, что на свете нет ничего наиболее необъяснимого, чем желание — быть привлекательным. Потом эти мудрецы решили, что в основном это касается женщин, зеркал и некоторых чисто сказочных существ, обладающих существенными возможностями делать разные фокусы.
Действие небольшой повести воронежского писателя Валерия Баранова «Жили-были други прадеды» переносит читателя и в дореволюционный период, и в дни Великой отечественной войны, и в советские годы застоя. Обращаясь к памятным страницам своей семьи, писатель создал очень ёмкое по времени действия произведение, важнейшей мыслью которого является историческая и родовая преемственность поколений. Автор призывает не забывать, что в нашей стране почти каждая семья была причастна к военным кампаниям двадцатого века, и что защищать свою Отчизну — дело чести всех её сынов.Книга продолжает серию «Воронежские писатели: век XXI», издаваемую правлением Воронежского отделения Союза писателей России, которая представляет довольно обширный пласт воронежской литературы начала двадцать первого столетия.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.