Теннис на футбольном поле [Играя в теннис с молдаванами] - [32]

– Верно, в одиннадцать. Прошлой ночью часы перевели на час назад.

– О, верно. Прости.

Вот и зима. С этого времени темнело все раньше. Как я ненавижу искусственное сокращение светлых часов суток! Никогда не понимал, зачем это надо, но мне говорили, что всему виной шотландские фермеры. Какой стыд, что Молдова тоже сдалась под их напором.

Григор был в костюме, Елена – в прекрасном голубом платье, плаще и шляпке под цвет. Она выглядела именно так, как любой отец мечтает увидеть свою 11-летнюю дочь. Григор, должно быть, гордится ею, подумал я. И мы пошли втроем, так как Дина собиралась навестить больного родственника, а Адриан засел в своей комнате за закрытой дверью. У него это неплохо получалось, но, полагаю, он решил потренироваться на будущее.

– Мой папа говорит, – сказала Елена, когда мы сели в макси-такси, – что после обеда хочет показать тебе больницу.

Местом поклонения Григора оказалась базилика, которую я видел из окна своего номера в отеле в первое утро моего пребывания в этой стране. Она поразила меня, показавшись пережитком прошлого, возвратом к дням, когда религия оказывала огромное влияние на общество, до того, как коммунистические догмы выкорчевали ее из человеческих душ. Похоже, у людей хорошая память. На пешеходной дорожке перед входом в базилику было столько людей, что мне вспомнилась толпа на вокзале в час пик. Мы пробрались через толчею и вошли в базилику. Внутри, как оказалось, народа было еще больше, верующие бродили, крестились и иногда опускались на колени, чтобы поцеловать пол. Вот это набожность. Вот это страсть. Ничего схожего с консервативными прихожанами средней Англии. Здесь я видел событийный ряд. Здесь нечто происходило. Очевидно, пятидесяти лет тоталитаризма недостаточно, чтобы грубой силой насадить атеизм и вырвать из людей веру в высшую справедливость, достойную поклонения.

Меня окружала красота. Пусть она была чрезмерной и показной: разноцветные фрески, богато украшенные золотые канделябры и великолепный алтарь, в окружении букетов цветов. Думаю, я бы предпочел эту красоту суровой сдержанности протестантских церквей, которая будто напоминает, что жизнь трудна и тяжелая работа – все, на что вы можете надеяться. Может, поэтому в наших церквях все больше свободных скамей по воскресеньям? Бог его знает.

Хор, разместившийся на балконе над дверьми, через которые мы вошли, начал петь. Завораживающий и сладкий звук эхом разнесся по всему зданию и возвестил о начале службы, проводимой отцом Феодором. Этот человек, о котором Григор постарался рассказать мне по пути, был его хорошим другом. Мне пообещали, что я смогу познакомиться с ним после службы, но предупредили, что по-английски он не говорит и что Елене снова придется быть моим толмачом.

Отец Феодор просветил меня относительно того, какую роль играла церковь в годы коммунизма. Религия, очевидно, не была полностью уничтожена, однако государство устраивало организованные гонения на тех, кто все еще ходил в церкви. Прихожан осмеивали в школе, на работе, им отказывали в трудоустройстве. Не удивительно, что в советский период в церковь ходили почти одни старики, кому было мало или вовсе нечего терять.

Отец Феодор вручил мне брошюру о базилике, на восхитительно безнадежном английском. Перевод изобиловал ошибками, больше всего мне понравилось постоянное использование слова «битва» вместо «молитва». Это была своего рода оговорка по Фрейду, признание роли религии в провоцировании войн.

Мы покинули место «битвы» и направились туда, где шла настоящая война. В больницу Григора. Ее полуразрушенные стены предупреждали о том, что ждет внутри. Темные сырые коридоры с осыпающейся штукатуркой вели в отделения, которые демонстрировали антикварное медицинское оборудование, выглядевшее так, будто его стащили из декораций к сериалу шестидесятых «Продолжайте, доктор».

– Мой папа просит, чтобы ты рассказал врачам в Англии, какие здесь условия, – сказала Елена.

– Конечно, конечно, – ответил я, зная, что у меня нет ни одного знакомого врача в Англии, и подумал, что мог бы затронуть эту тему во время очередного визита терапевта. – Елена, спроси своего папу, не собираются ли местные власти выделить им больше денег?

Маленькая девочка передала мой вопрос, и ее отец ответил:

– Он говорит, что власти много обещают, но он думает, что они скорее потратят деньги на машины и загородные дома.

– Это печально, – сказал я.

– Да, это печально, – отозвался Григор.

Поразительно, это было единственное правильное выражение на английском, которое я от него услышал.

Пока мы наблюдали, как Григор на обочине пытается поймать маршрутное такси, которое отвезло бы нас домой, Елена повернулась и посмотрела на меня.

– Так тебе понравилась больница моего папы? – спросила она.

Непростой вопрос. Елена явно гордилась своим отцом, да и почему ей не гордиться? Он был способным человеком, главврачом педиатрического отделения, и в этом огромном здании у него имелся личный кабинет. Для Елены, которая никогда не видела других больниц, это было чрезвычайно внушительное место. Я посмотрел в ее воодушевленное личико. Она с нетерпением ждала ответа. Понравилась ли мне больница ее отца?