Тени в лабиринте - [9]

А через несколько дней – гром среди ясного неба! К Диме домой пришли с обыском. Он не сразу понял, что судьба сыграла с ним злую шутку, и теперь ему, как в кино, предстоит вживаться в новые, неизведанные роли: подозреваемый, подследственный, подсудимый и, в итоге, преступник.

На допросах Серов отрицал все полностью, яростно – и изготовление пистолета (речь шла почему-то лишь об одном экземпляре), и сам факт знакомства с Толиком.

Мир в глазах Дмитрия стремительно переворачивался. Ему и в голову не приходило раньше, что его действия были в чем-то противозаконны, наказуемы. Серов не мог примириться с такой ужасающей мыслью и, не вникая в юридические тонкости, отрицал все и вся, запутываясь в собственных показаниях больше и больше.

Перед новым годом Серова перевели в следственный изолятор.

Дима, удерживая под мышкой тюк с постельными принадлежностями, перешагнул порог камеры, и массивная дверь с грохотом захлопнулась за ним. Пришлось задержаться на несколько секунд на месте, чтобы привыкнуть к тусклому освещению. Как только глаза приспособились, Серов пересчитал «старожилов», пристально его рассматривающих.

– Здравствуйте, – неуверенно сказал Дима и откашлялся.

– Здоров… – насмешливый хриплый бас донесся откуда-то сверху. Чего застрял у «кормушки», располагайся, на втором этаже не занято.

Дима безнадежно кивнул и забросил вещи на верхние нары слева от входа.

– Ну, рассказывай, – сквозь зубы процедил тип с короткой ершистой стрижкой, худой и какой-то озлобленный, – с каким багажом прибыл.

– Не понял, – пробормотал Дима.

– А тут и понимать нечего, – не унимался ершистый. – По какой статье сюда залетел?

– По двести двадцать второй, – неохотно ответил Серов. Меньше всего ему сейчас хотелось обсуждать эту тему.

– Незаконное ношение, изготовление, сбыт огнестрельного или холодного оружия – что именно? – осведомился постоялец нижних нар справа, мужчина лет тридцати пяти с темными волнистыми волосами и медальным профилем лица.

– За изготовление огнестрельного, – уточнил Дима, начиная расстилать тощий матрац.

– До двух лет лишения свободы или исправительные работы на срок до одного года, – бесстрастно продекламировал мужчина, переведя взгляд в потолок.

На некоторое время в камере воцарилась тишина, только в углу кто-то надсадно кашлял, издавая нечленораздельные приглушенные ругательства.

Продолжая нерешительно топтаться неподалеку от двери, Серов стал рассматривать убогий интерьер камеры. Пол – цементный, серый, шероховатый, будто вобравший в себя тягучую тоску побывавших здесь заключенных. Справа от входа – туалет, в ближнем левом углу – бачок с водой, стоящий на табурете. Перед окном – небольшой столик. Присмотревшись внимательней, Дима заметил, что вся нехитрая мебель намертво вделана в пол.

Через наклонные металлические пластины, перекрывающие оконный проем, просачивался и падал сквозь решетку чахлый, унылый свет.

– Так, – начал распоряжаться ершистый тип, – раз ты у нас новенький, значит, завтра будешь дежурным. Встанешь в пять часов и из «кормушки» получишь на всех пай. Потом возьмешь тряпку…

– Чего пристал к человеку? – перебил его знаток Уголовного кодекса. – Не видишь, что ли, он еще в себя не пришел.

– Уже молчу, – сказал ершистый и действительно замолчал.

– А ты не стесняйся, – посоветовал мужчина, закинув руку за голову. – Ну, не робей, подсаживайся, будем знакомиться.

Мужчину, как выяснилось, звали Жорой, по натуре он был оптимистом, хотя и навидался в жизни всякого.

– Главное ведь что, – рассуждал Жора, – провести время так, чтобы потом не было за себя обидно. И поменьше прислушиваться к мнению других, а побольше думать о себе самом. Широкая натура всегда пробьет дорогу в жизни, нужно только избавиться от стеснительности и сентиментальности.

Серов так до конца и не понял, почему Жора отнесся к нему с сочувствием.

Однажды, когда Жору вызвали на допрос, Диму избили сокамерники, пытаясь забрать передачу.

«Сколько может продолжаться этот кошмар? – думал Серов, глотая слезы. – Казалось бы, втоптали в грязь – дальше некуда. Но, оказывается, надругаться над человеческим достоинством можно и сейчас, когда от него и так почти ничего не осталось…»

В тот же день во время часовой прогулки по тюремному дворику выглянуло низкое солнце. Серов поднимал голову, жадно впитывая ласковые, щекочущие лучи. Нечто очень теплое, человечное нахлынуло изнутри, и Дима еще удивился, как можно радоваться такой малости, а потом как-то внезапно понял: ведь это было настоящее, не фальшивое, не «солнце», которым подследственные называли зарешеченную лампу над входом в камеру.

Вечером Жора подозвал его к себе, раскрыл пачку сигарет «Памир» и предложил Серову угощаться. Дима взял сигарету и, разминая ее, тихо сказал, ни к кому не обращаясь:

– Обидно получилось.

– Да нет, – покачал головой Жора, – обидно, когда человек на тот свет уходит, задолжав прилично. И одолжить ему больше нельзя, и получать не с кого.

– К чему все это?

– Да все к тому же, – Жора ухитрился принять удобную позу на не предназначенных для этой цели нарах, – пока ты живешь, не отчаивайся, не опускай руки.