Тени прошлого - [10]

Это тем не менее не решало всех проблем, потому что ни у меня, ни у него не было денег на кэб, и хотя у меня в воскресенье выходной день, следовательно, я могла пойти в его отель или пансион, оставалось еще решить, как нам быть ночью. Если он не будет спать, значит, я не смогу сделать то, что сделала этой ночью, а если он еще будет без сознания, мне ничего больше не останется, как идти в полицию, даже несмотря на угрозу разозлить мадам Бриан и потерять комнату.

Сначала надо было купить еды, а потом уже писать записку, так что я быстро накинула пальто, надела шляпку, еще раз посмотрела на спящего господина и, взяв сумку, пошла вниз, не заперев двери. Почему-то мне показалось, что нехорошо запирать его в моей комнате. Спустившись вниз, я постучала к мадам Бриан и сказала ей, что собираюсь оставить джентльмену еды и записку, если он к моему уходу на работу не придет в себя. Она слушала меня, вытаскивая шпильки из своей прически и вновь втыкая их обратно, что у нее служило признаком чрезвычайного волнения, а потом покачала головой и сказала, что я сглупила, приведя к себе иностранца.

Спорить тут было не о чем, так что я поддакнула ей с виноватым видом и пошла дальше, предупредив, что вернусь через десять минут. Но так получилось, что я немножко задержалась. В одном месте у меня на пути жарили цыплят, и мне пришлось подождать, потому что я подумала, что холодная куриная грудка как нельзя кстати придется человеку, который, наверно, проснется зверски голодным.

В итоге у меня остались три су, и это было совсем неплохо, потому что для себя у меня еще была еда. Впрочем, она мне была нужна только на воскресенье, потому что в субботу я рассчитывала поесть на кухне в «Раковине» во время перерыва с половины девятого до девяти. В понедельник же мне должны были заплатить. Мне повезло, что я работала у папаши Шабрье, так как он с самого начала платил мне вперед за неделю, и это было редкой удачей, но он знал, что делает. Его ресторан очень зависел от английских туристов, и ему нужен был кто-нибудь для переговоров с ними.

Возвращаясь по Рю Лабар, я очень удивилась, увидав у дома номер восемь карету, перегородившую узкую улицу. Она была на четырех колесах и в нее были впряжены два откормленных и сильных, но очень изящных коня по сравнению с Першеронами, которые тащили омнибусы, известные как империалы, вверх и вниз по Монмартру. Кучер держал в руке кнут и настороженно озирался, потому что вокруг уже собрались любопытные.

Наверно, я очень глупа, но мне даже в голову не пришло, что карета может иметь отношение к моему безымянному гостю, пока я не поднялась на четвертый этаж, где, подняв вверх глаза, стояла мадам Бриан. С моего этажа доносился шум, в котором особенно выделялись два голоса, один из них – женский.

Мадам Бриан дернулась, когда я остановилась рядом с ней, и уставилась на меня испуганными глазами.

– Говорила я вам! – прошипела она. – Что? Не так? Вон они пришли за ним, уж не знаю, кто она, сестра или жена, богатая, видно, так смотрит, так смотрит, всех бы нас гильотинировала, если бы могла!

С этими словами моя консьержка припустилась вниз, еще раз повторив, что она не имеет ко всему происходящему никакого отношения.

Я неохотно двинулась дальше, завидев, как несколько человек стали спускаться по лестнице. Снизу до меня донесся удар двери. Это мадам Бриан отгораживалась от всего мира. Наверху довольно грубый голос говорил по-французски:

– Прямо, месье... подождите. Гастон, пустите меня вперед. Вот... я его держу. Тихонько теперь...

Еще я слышала не умолкавший женский голос, скорее всего, дамы из высшего света, говорившей по-английски, но с акцентом, свойственным приезжавшим в Париж американским туристам:

– Я с тобой, Эндрю. Я с тобой, дорогой. Все в порядке. Теперь все будет хорошо. Не надо ничего говорить. Скоро мы будем дома... О, пожалуйста, поосторожнее. Как вы неловки! Я хочу сказать... как это... prenes garde! Faite attention!

Последние слова она произнесла на чудовищном французском.

Они все уже были на пятом этаже. Впереди шла молодая женщина в изысканном туалете, без передышки успокаивавшая, утешавшая, подбадривавшая спасенного мной незнакомца. За ней следом спускались два служащих отеля в униформе и между ними англичанин. Он шел с полузакрытыми глазами и, очевидно, ничего не соображая, потому что повиснул на слугах и еле волочил ноги. Они натянули на него пальто и застегнули его, но всю остальную его одежду, включая башмаки, молодая дама несла в руках.

– Ох, слава Богу! – сказала я. – Мадмуазель, мне так жаль...

Тут я умолкла, потому что она развернулась и уставилась на меня васильковыми глазами, сверкавшими такой яростью, что мне с трудом удалось сохранить видимое спокойствие. Она была очень красивая, белокурая, с немного выступающим подбородком и великолепным ртом, хотя в эту минуту губы у нее были крепко сжаты. Мне показалось, что она совсем молодая, лет двадцати, не больше, но властная и уверенная в себе не по годам.

– Что? – резко переспросила она. – Вы кто?

– Ханна Маклиод, мадмуазель, и...

– А, вы говорите по-английски. Хорошо. – Глаза у нее заполыхали еще сильнее, и она ткнула пальцем вверх. – В вашей комнате мы нашли мистера Дойла?