Тени надежд - [5]
Антипатр переправился через Стримон у Амфиполя и встал лагерем, а к вечеру соседнюю гряду холмов занял Парменион. Наместник послал к другу-врагу одного из самых надежных людей. Парменион должен услышать слова Олимпиады и противостоянию будет положен конец. Но на следующее утро Антипатр увидел строящуюся фалангу... Он так и не узнал, что гонец был перехвачен людьми Филоты. Сын самозваного царя уже прикидывал, как будет смотреться на его челе диадема, и ни о чем разговаривать не хотел.
"Еще не все потеряно. Нужно выехать навстречу, вызвать Пармениона на середину поля. Несколько слов решат судьбу Македонии!"
Боги судили по-своему. Филота не обладал благородством Александра, жаждавшего лишь "честной" славы, фаланга Антипатра еще не была полностью построена, как сын Пармениона атаковал, вломившись в левое крыло противника, где наместник поставил старшим своего зятя. Договариваться стало не о чем, нужно сражаться.
Линкестиец на этот раз не струсил, понимая, что невозможно вечно бегать от судьбы. Он выдержал удар гетайров. Да, по правде сказать, устоять ему и не составило большого труда. Восемь ил "друзей", полторы тысячи тяжеловооруженных всадников ушло с Александром, здесь же не было и половины. Антигон еще не знал, что вернулись из Азии далеко не все. Не только эллины бросили Пармениона. Многие из молодых, сверстники покойного царя, его друзья, не присягнули самозванцу. Фаланга тоже поредела: таксисы Пердикки и Кена, наполовину составленные из эллинов, не пожелали возвращаться.
И уже в бою, еще до столкновения, Полисперхонт, старый товарищ, князь Тимфеи, увидел в первых рядах противника своих людей и обратился к ним, умоляя сложить оружие. Тимфейцы подчинились, сломав строй фаланги Пармениона. Сам Антипатр ударом своего правого крыла, семью илами гетайров, оставленных ему Александром, решил все дело. Он призывал брать бегущих в плен, не убивать никого, ведь это македоняне. Братья...
Они ожидали решения своей участи без страха. Знали, на что шли и не видели иного выхода. Высших начальников уцелело и попало в плен немного: брат Пармениона Асандр, командиры фаланги, Мелеагр и Кратер, стратег агриан Аттал, а так же глава царской канцелярии, грек-кардиец Эвмен. Выжившие приготовились присоединиться к своим павшим товарищам, и не сомневались, что в шатер наместника их ведут лишь для скорого суда и смертного приговора.
Однако все случилось иначе. Перед входом пленникам развязали руки, стража осталась снаружи. Внутри вокруг разборного походного стола расположились стратеги Антипатра, с ним самим во главе. У входа стояло пять складных стульев, но ни один из "мятежников" ими не воспользовался. Ни победители, ни побежденные не приветствовали друг друга. Антипатр внимательно разглядывал "мятежников", подолгу задерживая взгляд на каждом из них.
Асандр смотрел прямо в глаза наместнику, почти не моргая и, казалось, не замечая больше никого в шатре. Лицо его спокойно, не выражает никаких эмоций, поза расслаблена. Большие пальцы рук заложены за пояс хитона, спина прямая, как у юноши.
Слева от младшего брата Пармениона вращал глазами Аттал. Он выглядел наиболее беспокойным из пятерки, не знал, куда деть руки и, то потирал запястья, "украшенные" бледнеющими следами пут, то принимался теребить складку хитона на груди.
Бородач Мелеагр (он проигнорировал недавнюю идею Александра о поголовном бритье в армии) выпятил вперед толстую верхнюю губу, отчего усы стратега хищно топорщились. Он стоял чуть вполоборота, словно готовился бежать.
Далеко не великан ростом, крепко сбитый и значительно превосходящий остальных шириной плеч, Кратер, тем не менее, возвышался над всеми, собравшимися в шатре. Надменно вздернув подбородок, сложив руки на груди и выдвинувшись вперед, он с вызовом и насмешкой взирал на судей. Его хитон, спущенный с плеч, держался на бедрах поясом, торс забинтован от пупа до мощных выпуклых грудных мышц. На правом боку тряпица окрашена бурым – такая рана часта у командиров фаланги, самых опытных воинов, занимающих правый край, где уже не прикроет щитом товарищ. Бледность лица стратега, то, единственное, что не подвластно человеческой воле, собранной в железный кулак, выдавала, как тяжело ему стоять вот так, гордо вскинув голову. Антипатр всегда симпатизировал этому человеку, отчаянно храброму, решительному и умному, сдавшемуся в плен вовсе не для того, чтобы спасти свою шкуру, но чтобы защитить на суде своих подчиненных, спасти их от гнева наместника, взяв всю вину на себя, как и подобает истинному вождю. Антипатр покосился на Полисперхонта, словно и в его глазах искал восхищение Кратером. Лицо князя Тимфеи был совершенно бесстрастно, но на Линкестийца, сидящего далее, поза Кратера явно произвела впечатление.
Наместник перевел взгляд на последнего из пятерки. Кардиец, даже здесь не расставшийся с деревянной, покрытой воском табличкой, заткнутой за пояс, не пытался прятаться за спины товарищей, но все равно был самым неприметным из них. Он входил в ближний круг Александра, но всегда держался в тени. Многие не любили "царского писаря", не считали ровней им, македонянам и воинам. Не все знали, что начальник канцелярии почти любого из них способен одолеть, схватившись в панкратионе, не допускали и мысли, что острый, светлый ум кардийца дороже Александру десяти тысяч воинов. Да и то цена скорее занижена, что еще Филипп осознал, возвысив Эвмена, совсем еще мальчишку, много лет назад. Кардиец был почти столь же невозмутим, как Асандр, но не смотрел, подобно старшему, в одну точку, а с живым интересом оглядывался по сторонам, ничуть не стесняясь хмурых антипатровых стратегов.
