Тени надежд - [112]
Уж если эллинские мужи наездники слабые, так о женщинах и говорить нечего. Пожалуй, лишь гетеры могли бы преуспеть в этом деле, с их совершенным чувством равновесия, отточенным многолетними танцевальными упражнениями.
Таис пожелала обучиться верховой езде в пятнадцать лет, вызвав удивление Фрины, которая лошадей недолюбливала, опасалась, не находила в них ничего привлекательного и, даже отправляясь в какую-нибудь длительную поездку, всегда подолгу выпытывала у нанятого колесничего, спокойный ли у его лошадок нрав. Таис заявила, что хотела бы обучиться танцам на лошади, какими известны амазонки. Мнесарет на это печально ответила:
– Зачем тебе это искусство? Славы оно уж точно не принесет. Вспомни рисунки Микона, работы Фидия и Поликтета. Вспомни Илиаду. Повсюду Тезей, Геракл или Ахилл сражаются с амазонками и непременно побеждают их. Никогда мужчины не позволят женщинам властвовать над собой, оттого они и стремятся как можно сильнее унизить амазонок. Даже мифа боятся. Хочешь, чтобы на тебя пальцами показывали, как на диковинную зверушку?
Упрямая дочь с доводами приемной матери не согласилась. Позже граждане афинские часто рисковали свернуть себе шеи, провожая взглядом Таис, несущуюся верхом по Пирейской дороге. А когда они уже пообвыкли и перестали удивляться, пришла очередь эфесцев.
В самом начале третьего года сто одиннадцатой Олимпиады[53] стояла страшная жара. В Эфесе, окруженном с трех сторон болотами, было особенно душно, и Таис стала каждый день выбираться из города к морю. Расстояние небольшое, всего тридцать стадий, в Афинах оно куда больше. Вот только дорога тут не столь накатанная, как та, что соединяет столицу Аттики с Пиреем, к тому же идет она по самому берегу Кайстра и местами под ногами хлюпает вода.
Ко всему прочему афинянка любила купаться по ночам, потому, для большей безопасности, решила не искушать судьбу пешими прогулками под луной в полном одиночестве. Она купила невысокую, себе под стать, лошадку, которую за привычку ластиться к хозяину в поисках вкусного, назвала Айкаллеей[54]. Цены на лошадей в Азии заметно ниже, чем в Элладе, и Таис не особенно поиздержалась. Некоторые из новых знакомых афинянки удивились покупке, но только не Лисипп. Ваятель мужей и лошадей, он немедленно прочел Таис целый трактат о достоинствах и недостатках ее приобретения. Первые гетера выслушала благосклонно, вторые легкомысленно пропустила мимо ушей.
Вдали от городского шума девушка боролась с прибоем, забираясь подальше от берега. Скользила по крутым волнам неуловимой нереидой или ныряла в прозрачную синеву, стараясь коснуться дна, такого близкого на вид, достать красивую раковину. Накупавшись до одурения, отжав волосы, подолгу сидела на берегу, завороженная шумом прибоя, криками чаек. В туманной дымке она высматривала стремительные дельфиньи плавники и далекие паруса, мечтая, что под одним из них возвращается Птолемей.
О хилиархе не было вестей уже продолжительное время. Доходили какие-то смутные слухи, будто он сражается с персами далеко на востоке, но, сколько Таис не расспрашивала приезжающих в город купцов, они толком ничего не могли рассказать. Многие из них, ходившие прежде торговать в Финикию, испугавшись войны, теперь избегали этого пути.
Македоняне, оставшиеся в Эфесе, знакомые Таис по памятному симпосиону, тоже помалкивали. Прежнего командира гарнизона, Сополида, Антигон услал за каким-то делом, поговаривали, что с посольством в Элладу (иные уверяли, что в Македонию). Нынешний начальник, лохаг Аристон, в последние дни лета честно признался афинянке, что о судьбе Птолемея знает, но сказать может только то, что тот еще недавно был жив и здоров. На большее Таис рассчитывать не стоит, поскольку дело, в котором участвует Птолемей, представляет собой военную тайну.
– Недавно?
– Месяц назад. Азия огромна и новости идут долго.
День за днем пролетело лето, наступила осень. Здесь, в Эфесе, как и в Афинах, смена времен года прошла почти незаметно. Македоняне говорили, что в горах их далекой родины этот переход куда ощутимее. Там на деревьях уже начали желтеть листья, а здесь, на побережье, вечнозеленые заросли маквиса, дикой оливы, лавра и не думали меняться.
Вспоминая родные горы, оставшихся дома близких, македоняне становились задумчивы, печальны или злы. Иные бранились черными словами, понося самозванца, кто-то лишь горестно вздыхал, а некоторые сами себя утешали словами надежды, что все еще образуется и разлученные встретятся вновь.
Осень принесла уныние. В прошлом году не было времени киснуть, но сейчас, оставшиеся в Ионии маялись от безделья. В начале метагейтниона громом среди ясного неба разнеслась весть о смерти Мемнона от лихорадки, свалившей непримиримого родосца куда быстрее и успешнее македонских мечей. Фарнабаз, принявший командование, снял осаду Митилены и убрался в неизвестном направлении. Афиняне, так ничего и не добившиеся под стенами Амфиполя, готовились вытащить свой флот на берег. Никто больше не угрожал Эфесу и Милету. Македоняне расслабились и начали стремительно превращаться в плаксивых баб. Вот тогда на глазах Таис и произошло событие, которое одело тени надежд плотью, пышущей жизнью, разогнало тучи в душах воинов, заставило вновь поверить в то, что далеко не предопределен еще их жребий, сулящий вечную разлуку с близкими.
