Тени на стене - [84]

Можно себе представить, что довелось пережить подполковнику Белых в этот пасмурный апрельский день. Отличаясь душевной деликатностью, даже застенчивостью, он, надо думать, сотни раз менялся в лице. Поминутно вытирая пот, струившийся за воротник кителя, он то снимал, то надевал пенсне и никак не мог унять волнения. Его руки дрожали тем сильнее, чем громче рычал на него сидевший за его же столом одутловатый майор, судивший о других, очевидно, по себе, и уверенный в том, что дыма без огня не бывает, и эта дрожь является верным признаком виновности собеседника. Заметив растерянность подполковника, Петрухин усиливал нажим. II по мере того, как майор распалялся, в нем крепла уверенность, что он находится на правильном пути и уже близок к развязке. Еще несколько минут — и он «расколет» этого упрямого подполковника.

Тщетно подполковник Белых взывал к логике и пытался доказать Петрухину свою непричастность к этому делу. Зачем, спрашивается, ему могла понадобиться записная книжка конструктора, если по роду своей службы он имеет постоянный доступ ко всем секретным материалам?.. В его распоряжении находятся все чертежи, они проходят через его руки, и если бы он захотел воспользоваться ими, то…

— Захотели?.. Стало быть, такая мысль вам приходила в голову? — Майор Петрухин подался вперед. — В этом вы по крайней мере признаетесь?

— Что вы!.. — Подполковник Белых отшатнулся и побледнел. — Этого я вам не говорил…

— А кто, по–вашему, это сказал? Может быть, это мои слова? Кроме нас, в этой комнате никого нет. Слушайте, Белых, пора кончать комедию. Для вас же лучше будет, если вы чистосердечно признаетесь. Нет, не во взломе сейфа, а в том…

Он говорил еще долго. Петрухин наслаждался своей властью. Ему доставляло удовольствие приводить в трепет других, особенно если эти люди были умнее и образованнее его самого, и он инстинктивно чувствовал их превосходство. Сам он был не храброго десятка, легко шел на сделки с собственной совестью и поэтому люто ненавидел тех, в ком угадывал внутреннюю силу и душевную чистоту.

Иногда, правда, ему приходило в голову, что сам он тоже может очутиться по другую сторону такого же двухтумбового стола, и от этой мысли его прошибал пот. Но трусом он не был. Больше того, при определенных обстоятельствах он был бы способен проявить даже храбрость и отвагу, ибо своим положением, своей карьерой он дорожил больше жизни. Именно поэтому он не мог допустить мысли, что есть люди, для которых убеждения и честь дороже самой жизни.

— Слушайте, Белых. Долго вы еще будете морочить мне голову? — спросил Петрухин. — Учтите, что у нас есть материал. Мы все знаем. Слышите — все!..

— Но я не могу признаваться в том, чего не делал.

— Не можете? — Майор поднялся со стула и подошел к окну. Стоя спиной к подполковнику, он вкрадчиво произнес: — Белых, вы ведь умный человек… Ну зачем отрицать очевидное? Вокруг дома Локтевых обнаружены ваши следы. И под разбитым окном — тоже.

Он резко повернулся на каблуках, чтобы удостовериться, какое впечатление произвели на военпреда его слова.

— Мои… следы?..

— Следы ваших сапог. Ведь у вас, если не ошибаюсь, сорок пятый номер?

— Да… — Подполковник машинально вытянул ноги. — Но у меня сейчас нет сапог. Мои сапоги в починке. Вот уже две недели, как я хожу в ботинках и… калошах.

Петрухин понял, что дал промашку. И угораздило же его сболтнуть про сапоги… Начинай теперь с самого начала. А ведь все было уже на мази!..

Он забарабанил пальцами по столу. Белых, как и следовало ожидать, ухватился за соломинку и стал настаивать на проверке. Майор может обратиться в сапожную мастерскую заводского отдела рабочего снабжения. Она здесь же, рядом. Потрухину достаточно снять телефонную трубку…

— В этом нет необходимости, — ответил Петрухин. — Как вы докажете, что не были вчера в чужих сапогах?

Снова стало тихо.

— Спросите у Николая Николаевича… Вчера, когда я пришел, он попросил меня оставить калоши за дверью, чтобы я их потом не спутал с его калошами.

— Допустим… А что вы скажете о записной книжке?

— О книжке Локтева?.. Но в ней, как он сам заявил, никаких секретных записей не было. И не могло быть. Николай Николаевич достаточно серьезный человек. Позвоните ему, и он подтвердит.

— А вы откуда знаете, что в этой книжке?.. — Петрухин навалился на стол.

— Николай Николаевич говорил…

— Вам?.. Когда именно?..

— Не припомню.

— Но вы его книжкой интересовались, так?..

Белых вконец запутался. Лгать он не умел. Он действительно не помнил, когда говорил с Локтевым о его записной книжке. И Белых решил молчать. Что бы он ни сказал, это обернулось бы против него. Петрухин на лету подхватит его слова и рикошетом вернет их обратно.

— Будем молчать? Не советую…

— Чего вы от меня хотите? — устало, чувствуя полную безнадежность своего положения, выдавил из себя подполковник.

— Ничего… — Петрухину показалось, будто ему удалось сломить сопротивление подполковника, и он тонко улыбнулся. — Для начала попрошу подписать протокол. Надеюсь, вы понимаете…

Он перегнулся через стол и вкрадчивым движением придвинул к подполковнику ровную стопку бумаг. По каждой страничке катились круглые буковки. Почерк у Петрухина был отличный.