Тени на снегу - [6]

О таком галактическом будущем, несмотря на скудость информации (или все-таки благодаря?), право, не грех помечтать! Особенно на фоне прочих «вариантов».

Оппозицией Лиге Миров выступает в романе планета Гетен.

Неважно, была ли причиной ее изоляции сыгравшая злую шутку слепая эволюция, или то был неведомый план древней хайнской сверхцивилизации, по некоторым версиям, «засеявшей» семенами жизни в незапамятные времена все известные обитаемые миры. Но как бы то ни было, нет ничего более противоположного миру Экумены, чем мир интриг и распрей, недоверия к «чужакам» и остановившегося исторического Времени.

В первой беседе с Эстравеном Дженли признается: он чувствует себя на Гетен столь усталым и столь чужим, что ощущает холод постоянно, с тех пор, как попал в этот мир: «... внезапно меня охватило ощущение полного одиночества, отчужденности, страшной тоски... Два года провел я на этой проклятой плане- те; и снова, хотя осень еще не успела начаться, начиналась зима, третья моя зима здесь – долгие месяцы безжалостного, беспощадного холода, бесконечного воя пурги, льда, ветра, дождя со снегом, снега с дождем и снова – холода, холода, холода; холода внутри, холода снаружи, холода, пронизывающего до костей, парализующего мозг. И среди этого холода я снова буду совершенно одиноким, чужим для всех, и ни единой родной души рядом, никого, кому можно было бы полностью доверять.»

На Гетен все не так, как в Экумене.

Все известные космические расы двуполы (единый генетический код был рассеян по планетам либо Его Величеством Случаем, либо неведомыми «протосеятелями»), гетенианцы же – андрогины, то есть каждый гетенианец, если можно так выразиться, обоепол. «Ваша раса, – говорит Дженли другу, – удивительно одинока даже в своем собственном мире. Здесь нет больше никого из млекопитающих. Никого из двуполых. Нет даже достаточно разумных животных, которых можно было бы приручить. Это безусловно повлияло на образ вашего мышления – ваша уникальность».

Далее, при всей своей «этической» несуетности Экумена все-таки символизирует развитие, прогресс; это – вероятное будущее всей разумной жизни в Галактике. А мир планеты-ледышки весь обращен даже не в собственное историческое прошлое, а скорее в мифологическое вневременное «Никогда/Всегда».

Наконец, воспитанный на экуменической этике, как высшей и единственной цели и оправдании политики, Дженли Аи столкнулся на планете Зима (а политический смысл терминов «похолодание»-»потепление» достаточно ясен) с целым букетом из дворцовых интриг, уничтожения несогласных, предательств. И, самое главное, – с рецидивами давно излеченной в Экумене болезни.

Безумия власти.

III. Кархайд – Оргорейн.

«Было удивительно интересно обнаружить здесь, на планете Гетен, государства столь похожие на те, что существовали некогда на Земле: монархию и рядом с ней цветущую пышным цветом бюрократию. Последнее новообразование было не менее интересным, но вовсе не столь забавным. Странно, но чем менее примитивным оказывалось то или иное общество, тем более зловещие ноты звучали в его политике».

На Гетен много государств, но читатель вместе с Посланником близко знакомится с двумя. Еще одной оппозицией, в которой, согласно классическому определению, «оба хуже».

... Не могу отделаться от мысли, что роман будто специально писался для нас! Что там вычитали в «политических» главах американцы, мне трудно судить; но для нас-то (хотя и знакомимся мы с книгой, как выясняется, последними), переживших свои собственные «кархайд» и «оргорейн», именно эти эпизоды абсолютно прозрачны и не нуждаются в комментариях.

И все же, присмотримся к государствам-антагонистам.

Для характеристики нравов, царящих в королевстве Кархайд, писательнице опять достаточно было намека. В первой же сцене. На вопрос, почему при ритуальной кладке замкового камня используют только алую краску, следует ответ: издавна его укрепляли раствором из костей и цемента, замешанном на крови. Человеческих костей и крови.

Вроде бы малозаметная «этнографическая» деталь – мало ли ужасных вещей случалось в «давние времена», и не только гетенианские... Но, брошенная в самом начале, эта подробность подобна легкому дуновению тревоги, присутствие которой уже не покинет до самых последних страниц.

Кархайд заражен воистину государственным безумием, причем, в той почти неизлечимой стадии, когда «верха» все знают и все понимают, но изменить что-либо не в состоянии.

Король Агравен – параноик, но он вовсе не глуп. Иначе разве вырвалось бы у него горькое признание в собственном безумии (тут любой психиатр насторожится: не симулянт ли?): «Но я действительно боюсь вас, Посланник! Я боюсь тех, кто послал вас! Я боюсь лжецов, я боюсь трюкачей, но больше всего я боюсь горькой правды. Именно поэтому я столь успешно правлю своей страной. Только поэтому.»

Если задуматься: что его более всего встревожило? Техническая мощь неведомой звездной Лиги Миров, провокация со стороны более просчитываемого государства-конкукрента, или опасность «развращения» собственных подданных – информацией об ином общественном устройстве, основанном не на силе, а на правде? Скорее всего – испугался он именно последнего.