Тени и зеркала - [16]

Резьба вообще была повсюду — покрывала Ледяной Чертог изнутри и снаружи, как странные родимые пятна кожу. Он строился века назад как высокий терем на важном торговом пути с севера на юг — в краю вечного холода, где снег тает лишь вокруг бьющих из-под земли горячих источников, а звенящую тишину по ночам нарушают только вой ветра да шорох крыльев белой совы, вылетающей на охоту. Не так уж далеко отсюда было и до Северного моря, если скакать на восток — поэтому ближайшая бухта гордилась именем Королевской, как и с десяток рыбацких посёлков. Город же вокруг Чертога так и не вырос, и сам Чертог не оделся в камень, хотя пережил не один пожар: снова и снова его отстраивали деревянным, и дату каждой перестройки прилежно держали в памяти сказители. Многие, и король Хордаго в том числе, считали это уважением к традиции и непреложным законом, а Конгвар — просто неудобной нелепостью. Он-то всегда думал, что королю полагается жить поближе к своим людям — и, конечно, под защитой каменных стен.

В остальном же Чертог отличался скромностью — может быть, даже чересчур для королевского дома. Залы были просторными, а покои — уютными и тёплыми, но не встречались ни извилистые коридоры и переходы, ни балконы, ни колонны, ни замысловатые арки. Вместо ковров и гобеленов, давно проникших с юга и востока в замки двуров, полы покрывали лоснящиеся шкуры, а стены — позолоченные оленьи рога да застывшие в свирепости кабаньи головы. Старые, как мир, факелы в железных скобах и крепкие скамьи с успехом заменяли подсвечники и мягкие кресла; что же до картин или фонтанов, то Конгвар даже не был уверен, представляет ли себе король, зачем они нужны, как сделаны и ценятся ли дороже пары мешков соли.

Исключение в этой области составлял, пожалуй, только знаменитый сад ледяных фигур возле Чертога, благодаря которому тот и получил, собственно, своё название; это место Хордаго искренне любил. Но в глазах Конгвара это не оправдывало полнейшего равнодушия отца к красоте и удобству (несмотря на то, что сам он никогда не был приверженцем южных излишеств). В этом король, совершенно не суровый, жизнерадостный человек, доходил до крайностей — например, гнал взашей певцов и музыкантов (сказители в счёт не шли), выезжал на охоту в лютый мороз и принципиально не пользовался вилкой.

Конечно, была у всего этого и другая сторона: со всеми своими чудачествами Хордаго оставался лучшим правителем Альсунга за всю его непростую историю, и Конгвар, что бы там ни шептали по углам, был полностью в этом уверен. Будучи безбородым юнцом, едва оторвавшимся от материнской юбки, Хордаго, взойдя на трон, сумел разгрести всю грязь, оставленную в королевстве дедом Конгвара Эйриком Громкогласным (Конгвар его не знал, но старики говорили, что рёв у него был и впрямь оглушительный) и остановить кровавую смуту. Двуры тогда уж совсем разошлись — особенно низшие, то есть те, которые не заслужили права передавать землю по наследству. Заслужить его можно было лишь собственным мечом, луком или мудрым советом, и то только на одно поколение: следующему сыну приходилось заново подтверждать такое право для своего сына, и так далее. Исключался из такого порядка один король — Двур Двуров, Владыка Ледяных Земель.

Хордаго защитил древний справедливый закон, показав себя одновременно устрашающим противником на поле боя, разумным государственным мужем и человеком непогрешимой чести. С врагами он расправлялся жестоко и быстро, часто рискуя собственной коронованной головой (причём на родине — чаще, чем в походах за её пределами), но, когда надо, проявлял милосердие, а когда возможно — шёл на уступки. За свои шесть десятков зим он ни одного альсунгца не приговорил к рабству или костру, не вступал в двуличные союзы, не плёл интриг. Более того — Конгвар доподлинно знал, что Хордаго хранил верность Превгиде, матери своих детей, со дня свадьбы и до того, как несколько лет назад её душа ушла к предкам. Они, конечно, никогда не жили тихо и гладко (хотя более кроткого создания, чем матушка, Конгвар просто себе не представлял, разгневать отца могла любая мелочь), и время от времени Хордаго поднимал на свою королеву руку. Зато потом неделями бывал рассеян на советах, мрачно хмурил кустистые брови и забрасывал жену дорогими подарками. Правда, прощения никогда не просил: негоже мужчине, воину, унижаться перед женщиной, даже если он был неправ.

В последние годы король стал сдавать — особенно после того, как кончилась провалом многолетняя возня с Ти'аргом. Конгвар видел в нём изменения, недоступные постороннему глазу и печальные: уже не так резво Хордаго запрыгивал в седло (хотя по-прежнему ухарски крякал при этом), не помнил имена всех слуг в Чертоге, медленнее ходил и делал расчёты. Его поистине бычья сила, впрочем, пока никуда не ушла, как и царственная осанка — но, глядя на него, Конгвар всё чаще с болью думал о том, что боги не дали людям бессмертия.

Будто отвечая его невесёлым мыслям, Хордаго зычно расхохотался над словами Дорвига — своего первого советника и старого друга, который сидел сейчас по левую руку от него и ехидно улыбался, растягивая морщинистые щёки. Про Дорвига говорили, что он даже в постели не снимает кольчугу и не расстаётся с огромным двуручным мечом из чернёной стали — и Конгвар совсем не удивился бы, окажись это правдой.