Тени и отзвуки времени - [6]

Нгуен Туан прозаик-документалист обращается не только, а порой и не столько, к интеллекту и здравому смыслу читателя, но к его чувствам и воображению. И, наверно, в этом секрет того, почему многие из самых его «злободневных» произведений читаются с интересом долгое время спустя после того, как формальная их актуальность теряет свою остроту. Его очерковые книги — художественное свидетельство двадцати семи лет вьетнамской истории: от первых боев с колонизаторами в конце сорок шестого и до победной весны семьдесят третьего, когда была защищена новообретенная свобода, и недолгого мира в промежутках между ними, когда были утверждены основы нового, социалистического строя. И оттого в публицистике Нгуен Туана ясно ощущается радость еще одной, третьей великой победы Вьетнама — над несправедливостью и косностью старой жизни, над противящейся творческим замыслам человека могущественной природой — победы, одержанной уже не силой оружия, а мощью труда и разума раскрепощенного народа.

Именно в его публицистике зазвучала в полный голос давняя его ненависть к мещанству, к миру наживы и алчности, к культу сытых желудков. Именно в публицистике нашел наиболее полное воплощение интерес Нгуен Туана к истории своего народа, к тому, что принято называть национальным характером, и присущее ему чувство интернационализма. Немалая часть зарубежных его очерков посвящена Советской стране и ее людям, ее славному прошлому и героическим трудовым свершениям.

* * *

«Жизнь свою, — сказал Нгуен Туан, — измеряю написанными страницами. Хороши они или плохи — судить другим. Я лишь стараюсь сберечь и приумножить все, что достойно любви моих соотечественников». Сегодня проза Нгуен Туана стала и нашим достоянием, и хочется, чтобы знакомство с нею принесло радость советскому читателю.

Мариан Ткачев

СУДЬБА НГУЕНА Повесть

ДОМ НГУЕНА

— Эй, Нгуен!.. Нгуен!

Коляска рикши остановилась. С нее сошел человек с кожаным портфелем под мышкой. Лицо его выражало недовольство и удивление.

— Давненько я, брат, тебя не видел, — сказал окликнувший его мужчина. — Ты к нам и носа не кажешь. А тут еще слух прошел, будто ты строишь дом. Чего только люди не наплетут! Ты ведь не собираешься стать домовладельцем?

Нгуен перехватил поудобнее туго набитый портфель и ничего не ответил. Угрюмый и сердитый, он казался воплощением меланхолии, сумрачной, как холодная — не по широте — прошлогодняя зима. И стоял неподвижно, как монумент, посреди тротуара, рядом с приятелем.

Известно, молчание — золото. Но иногда оно оборачивается злом. Молчанье Нгуена как бы подтверждало, что он действительно строит дом, и это вовсе не пустые слухи. А весь его хмурый вид, даже башмаки, словно приросшие к кирпичам тротуара, свидетельствовали: решение это обжалованью не подлежит. Да и в чем, собственно, его вина? И кто посмеет оспаривать его решение?

Каждый имеет право жить по-своему…

Хоанг и Нгуен, поняв, что стоять и дальше на пути у прохожих было бы неприлично, вошли в маленькое кафе. Уместно ли людям тонким и интеллигентным расспрашивать друг друга о жизненных перипетиях прямо посреди шумного городского перекрестка? Ведь разговор этот долгий и явно требует интимной обстановки.

Нгуен вошел в кафе следом за Хоангом с видом мрачным и обреченным — так узник следует за конвойным на плаху.

В заведении не было ни души, и с появлением двух клиентов там стало вроде бы еще тише. Наконец Хоанг, чтоб отпустить застывшего у столика официанта, спросил Нгуена:

— Что будешь есть?

— Я сыт.

— Может, выпьешь чего-нибудь?

— Я уже пил сегодня. Заказывай что хочешь, на меня не обращай внимания.

Официант, не выдержав затянувшегося ожидания, принес бессловесным клиентам так называемый минимальный заказ — чайник китайского чая и разлил его в две фарфоровые чашки. Пар над чашками таял, чай остывал, а Нгуен с Хоангом так и не раскрыли рта.

О, унылое и безрадостное чаепитие! Неудачный повод к несостоявшейся беседе…

Нгуен давно не видался с Хоангом, ближайшим своим другом; он вообще последнее время избегал старых друзей. И теперь, сидя напротив Хоанга, он чувствовал себя точь-в-точь как жених, обручившийся со своей невестой и назначивший день свадьбы, но вынужденный тайком видеться с прежней возлюбленной.

Нгуен собрался разомкнуть свои уста.

Хоанг тоже хотел заговорить.

Но с чего начать разговор? Какое найти слово, способное расколоть лед их молчания?

Водруженный на самую середину стола раздутый кожаный портфель пробудил у Хоанга жгучее любопытство. И он, не дождавшись от Нгуена ни слова, придвинул к себе портфель и открыл его. У них ведь никогда не было друг от друга секретов; каждый из них всегда, в любое время дня и ночи, мог заглянуть к приятелю в дом, в карман, в бумажник, в чемодан, наконец — в душу. Ни малейших недомолвок, никаких тайн!..

Нгуен молча смотрел, как Хоанг открывает замок, шарит во всех отделениях портфеля. Хоанг привык к тому, что портфель друга бывал набит новыми, еще не разрезанными книгами с обольстительными названиями. Он отнимал их у Нгуена, по праву «первого прочтения», обязуясь лишь аккуратно разрезать страницы.

Но сегодня Хоанг извлек из портфеля совсем другие вещи. Какие, спросите вы? Извольте: а) медный складной метр; б) большой плотный конверт, в котором лежали план участка и дома, купчая на землю со штампом местной управы, прошение о регистрации и куча других бумаг с печатями, цифрами, затейливыми росчерками; в) свертки с гвоздями длиною в палец, с обойными гвоздиками, с шурупами; г) толстенные разметочные карандаши и, наконец, д) два завернутых в газету совершенно неподъемных изразца черепицы, цветом своим напоминавшие подпорченную колбасу.