Тени - [33]

— Was ist los?[18] — спросил гестаповец и посмотрел на мальчика.

Игнась показал пальцем на его сапог, раздавивший солдатиков. Гестаповец поддал их ногой — те улетели под гардероб, а потом рывком распахнул одну из створок. Втроем они принялись рыться в шкафу, вышвыривая из него шубы, платья, костюмы и шляпы. В гардеробе еврея Фишмана не было. Гестаповцы тяжело дышали, один из них, толстый, громко сопел. Штатский вынул из кармана черный пистолет и, приставив к щеке Игнася, ласково сказал:

— Так где он?

Игнась чувствовал на своей щеке прикосновение холодного дула.

— Не знаю.

— Пристрелю, если не скажешь!

Игнась долго думал, наконец с трудом выдавил:

— Да я правда не знаю, где он. Если только на чердаке?

— Веди! — крикнул штатский.

Игнась поплелся в кухню, а штатский попутно заглянул в комнатушку, что возле кухни. Там умещалась только накрытая голубым одеялом железная койка прислуги, в изголовье которой висел на стене образок со святым Иосифом; из-под кровати выглядывал краешек задвинутой туда плетеной корзины с пожитками кухарки. В углу на полочке стояла деревянная фигурка Божьей Матери. Штатский разворошил постель, но под периной обнаружились только белые трусы и розовая ночная сорочка. В кухне Игнась указал пальцем на висевшие высоко на гвоздике ключи от чердака, и все пошли по лестнице наверх. Шедший первым тип в штатском распахнул обитую жестью дверь, но на чердаке тоже было пусто. На длинной веревке болтались залатанная простыня и синие штаны, из которых Ромек Луковецкий давно вырос, зато Игнасю они были как раз впору. Игнась хотел было стянуть их с веревки, но штатский заорал:

— Не тронь!

— Да это мои штаны.

— Вряд ли они тебе понадобятся, потому что я пристрелю тебя, — прошипел штатский. Все стали спускаться с чердака, но Игнась вдруг остановился на ступеньке и сказал:

— Ничего не понимаю. Может, он в подвале?

— Где-е?

— В подвале.

Штатский промолчал, и все загромыхали вниз по лестнице. Когда поравнялись с квартирой Луковецких, Игнась сказал, показывая на неосвещенные ступени слева, ведущие в подвал:

— Вот, это здесь.

Один из гестаповцев зажег электрический фонарик. На сводчатом перекрытии кто-то выкоптил пламенем свечи большой черный крест. В самом подвале было довольно светло — свет с улицы проникал через крохотное оконце. Снаружи по брусчатке протарахтела телега. По обеим сторонам длиннющего коридора справа и слева были отгорожены небольшие клетушки, внутренность которых хорошо просматривалась, поскольку от коридора их отделяли сбитые из тонких редких штакетин дверцы. Почти все они, впрочем, стояли распахнутыми. На висячий замок были заперты лишь те, за которыми хранились уголь или картошка. Двое в мундирах, с пистолетами наизготовку, по очереди заглядывали в каждый чулан, но входили только туда, где была свалена старая мебельная рухлядь или большие ящики. Попинав их сапогами, они выходили и шли дальше.

— Показывай, где тут ваша сараюшка? — приказал штатский.

— Наша — тут, — сказал Игнась, остановившись у двери с висячим замком, но и через штакетник было видно, что внутри пусто, только на земляном полу возвышалась небольшая кучка картошки, а в углу, прислоненные к стене, стояли короткие детские лыжи. Мимо оконца с выбитым стеклом кто-то прошел, стуча сапогами. Штатский по-немецки обратился к двоим в мундирах, один из них пробурчал что-то в ответ. Коридор заканчивался стеной с грязной, кое-где облупившейся штукатуркой, до нее оставались еще два чуланчика по левую сторону и два по правую.

— Там полно вещей, но это вещи нашего дворника, — сказал Игнась и приоткрыл дверь в клеть, доверху заваленную ящиками, бутылками, дырявыми кастрюлями, ржавыми обручами и ветошью. Гестаповец вошел внутрь и двинул сапогом кучу рухляди. Послышались скрежет и лязганье, а из кучи вдруг как ошпаренный вылетел огромный грязно-белый кот, добежал до конца коридора и шмыгнул в отворенную дверь клетушки слева. Оттуда, где они стояли, не было видно, но Игнась-то знал: дверца вела не в последнюю каморку, а во двор; это был запасной ход в подвал, отвесный, без ступенек, выложенный стершимися от времени кирпичами. Через него ссыпали в подвал уголь и картошку. Двое гестаповцев гоготали над прыснувшим из кучи котом, штатский же стоял почти рядом с Игнасем — Игнась видел его краем глаза. И тут Игнась испарился — так можно было бы определить то, что произошло в тот момент. Вот он стоял, положа руку на штакетины ведущей в правую клеть двери, как будто собираясь ее толкнуть, чтоб гестаповцы и туда могли заглянуть, и вдруг исчез. Кинулся влево — как что? Как молния? Как мысль? К чему подбирать слова? Игнась попросту растаял в воздухе, и вот он уже одним глазком выглядывает из-за угла: дворник в широченных портках, заправленных в сапоги, в жилетке и шляпе, стоит в подворотне и глазеет на улицу. Где-то, будто бы из-под земли, ударил выстрел, затем вроде бы послышался смех, и все стихло. Потом проехал тяжелогруженый грузовик, наполнив грохотом подвальный коридор и заставив дворника повернуть голову влево — некоторое время он пялился вслед грузовику.

— Vous etiez un enfant du genie! — сказал господин де Тоннелье, когда Фишман закончил рассказ.