Тени - [2]
Когда выстрелы прекратились, он догадался, что небольшое ответвление разлога, где он лежал, уже заполнено и эсэсовцы перебрались на новое место экзекуции (после недолгого перерыва вблизи вновь затрещали выстрелы), вероятно, оставив на старом нескольких караульных. Он слышал, как они перекрикивались на примитивном украинско-немецком жаргоне волынских колонистов[2]. Время от времени, точно раскат грома, раздавался одиночный винтовочный выстрел, обрывающий чей-то стон или судорогу умирающего нерва.
Как же бесконечно тянулся этот день… Интенсивность света ничуть не убывала. Всякий раз, когда, раздвинув ресницы, он для проверки впускал в зрачок капельку света, ему казалось, что день, вместо того чтобы угасать, становится все ярче. Трудно себе представить пытку, сравнимую со стараниями подчинить своей воле собственные рефлексы и чувства. Но что может быть абсурднее, чем невозможность согнать большую трупную муху, которая ползает по голому телу, улетает и снова садится в самом неожиданном месте? Надо было запретить коже реагировать на щекочущее прикосновение быстрых лапок или укол беспощадного жала; он не знал, как долго продолжалась борьба с собой вслепую, однако спустя некоторое время пришел к заключению, что эти мелкие твари — единственные существа, которые знают, что имеют дело с еще живым телом.
В какой-то момент, разлепив веки, он убедился, что смерклось — так неожиданно, будто лощину, в которой он находился, внезапно накрыли крышкой. Его затрясло: возможно, от холода, а может, так он сбрасывал колоссальное нервное напряжение; на секунду вспыхнул страх, как бы его не выдала дрожь собственного тела, над которым он не властен. И все же он на сантиметр приподнял голову (на это потребовалось, наверно, минут пятнадцать: так пришлось растянуть время короткого пути, чтобы движение перестало быть движением), а приподняв, увидел свою руку — это было первое радостное открытие, — и рука показалась ему спокойной. А если все-таки дрожала, то даже его глазу это было незаметно. Следующим, на что он решился, стал поворот головы, продиктованный необходимостью оглядеться. Предприятие это заняло не меньше получаса, а замедленность движения в отдельные моменты, кажется, превышала предел возможностей человеческих мышц.
Но если он хотел бороться за сохранение жизни, движение следовало довести до конца. Это был необходимый этап на пути к спасению: нельзя же без оглядки кидаться куда ноги понесут. Когда, уже в новом положении, он открыл глаза, мир перед ним предстал невозмутимым и жестоким, способным в своей незыблемой статичности все пережить, выдержать даже чудовищные потрясения.
Он лежал в самом низком месте, где было меньше всего трупов; влево, насколько он мог видеть, тянулся вал мертвых тел, обозначая какую-то странную границу, особенно рьяно осыпаемую пулями, — в ту сторону, вероятно, бежала большая часть людей, словно бы надеясь, что там их ожидает менее смертельная смерть. Справа, в нескольких шагах от него, начинался взгорок, выше превращающийся в глинистую стену разлога, увенчанную травяным настилом. Там, на фоне затягивающегося темной синевой неба, медленно прохаживался взад-вперед караульный с винтовкой на плече.
Впереди овраг, заросший кустарником и молодыми деревцами, постепенно сужаясь, поднимался вверх; оттуда веяло холодом и пустотой и долетало прерывистое посвистывание. Ясно было, что и там, отсюда невидимый, стоит часовой.
Темнота быстро становилась все непрогляднее, как обычно перед восходом луны. Если единственный путь спасения — бегство, то бежать следовало, пока сквозь черноту не пробился предательский лунный свет. Но прежде чем решить, куда двигаться (хотя инстинкт сразу подсказал: вверх по оврагу, в сторону посвистывающего часового), он потерял добрую минуту на обдумывание проблемы, которая может показаться смешной, однако тогда мысли о ней настырно сверлили мозг. Как прикрыть свою наготу, чтобы, оторвавшись от сверкающего фона голых тел и оказавшись на шероховатой, поглощающей свет поверхности земли, не превратиться мгновенно в одинокий, издалека заметный предмет? Ведь, как он уже успел убедиться, человеческое тело в темноте блестит еще больше, чем вода, будто испуская собственное фосфоресцирующее свечение. Тогда он не в состоянии был сообразить, что прохаживающиеся над ним караульные в эту сторону не смотрели — кто станет заглядывать в пропасть у себя под ногами? Особой впечатлительностью они, скорее всего, не отличались, но вряд ли чувствовали себя очень уж уверенно на краю бездны, полной загубленных жизней.
В какой-то момент, уже приняв решение и привставая на колени, он впервые почувствовал настоящий страх. (Впервые за много месяцев; подобный страх, случалось, накатывал, когда он был свободен, когда у него еще не отняли способности испытывать сильные чувства.) На этот раз где-то поблизости злобно зарычал автомобиль — знакомым адским голосом, извещающим, что и неодушевленные предметы на их стороне. Машина остановилась, фырча невыключенным двигателем, несколько голосов заговорили разом, вспыхнул и погас ослепительный свет фар, направленный на место бойни.
