Тени былого - [96]

Он сдвинул брови, глядя на грецкий орех, который собирался расколоть.

– Я делал это для собственного удовольствия, малютка. Мне кажется, я говорил тебе, что я вовсе не сказочный герой.

– И вам доставило удовольствие сделать меня своей воспитанницей?

– Как же иначе, mа fille? Если бы нет, я бы этого не сделал.

– Я все время была очень счастлива, монсеньор.

– Если так, то очень хорошо, – сказал герцог. Она встала и положила салфетку.

– Я совсем устала. Надеюсь, Руперт сегодня выиграет. И вы тоже.

– Я всегда выигрываю, дитя. – Он открыл перед ней дверь и проводил ее до лестницы. – Желаю тебе хороших снов, mа fille.

Внезапно она упала на одно колено, прижала его руку к губам и отпустила не сразу.

– Merci, Monseigneur. Bonne nuit![169] – сказала она прерывающимся голосом, встала и убежала вверх по лестнице к себе в спальню.

Там ее ждала горничная, вне себя от волнения, Леони тщательно закрыла дверь, прошла мимо девушки, бросилась на кровать и разрыдалась так, словно у нее разрывалось сердце. Горничная хлопотала возле нее, успокаивая, утешая.

– Ах, мадемуазель, почему вы хотите уехать тайком? И мы правда убежим сегодня ночью?

Внизу хлопнула большая входная дверь. Леони прижала ладони к глазам.

– Ушел! Ушел! Ах, монсеньор, монсеньор… – Она лежала, стараясь справиться с рыданиями, и наконец встала, уже спокойная, решительная, и обернулась к горничной.

– Дорожная карета, Мари?

– Да, мадемуазель. Я наняла ее утром, и через час она будет ждать нас на углу. Но это обошлось почти во все шестьсот франков, мадемуазель, и кучер не хотел выезжать так поздно. Он сказал, что эдак мы доедем только до Шартра.

– Не важно. Денег у меня осталось еще достаточно, чтобы уплатить за все. Принеси мне бумагу и чернила. И ты уверена… совсем уверена, что хочешь поехать со мной?

– Ну да, мадемуазель, – поспешила сказать горничная. – Его светлость прогневается на меня, если я оставлю вас одну.

Леони тоскливо посмотрела на нее.

– Но я же говорю тебе, что мы больше никогда, никогда его не увидим!

Мари скептически покачала головой, но сказала только, что твердо решила поехать с мадемуазель. Потом она принесла бумагу и чернила, и Леони села писать прощальные письма.

* * *

Возвратившись, леди Фанни заглянула в комнату Леони посмотреть, спит ли она. Миледи подняла свечу повыше, так, чтобы ее свет падал на кровать, и увидела, что кровать даже не расстелена. На покрывале что-то белело. Она подбежала и дрожащей рукой поднесла к огоньку две запечатанные записки. Одна была адресована ей, другая – Эйвону.

Леди Фанни вдруг почувствовала себя дурно и опустилась в кресло, растерянно глядя на сложенные листы. Потом поставила свечу на столик и развернула свою записку.

«Моя дорогая леди Фанни,

пишу, чтобы попрощаться и потому, что хочу поблагодарить вас за вашу доброту ко мне. Я написала монсеньору, почему должна уехать. Вы были так со мной ласковы, и я вас люблю, и правда, правда, мне очень жалко, что я могу только написать вам. Я никогда вас не забуду.

Леони».

Леди Фанни вскочила с кресла.

– Боже великий! – вскричала она. – Леони, Джастин! Руперт! Неужто никого нет дома? – Она стремглав кинулась вниз по лестнице и, увидев лакея у дверей, поспешила к нему.

– Где мадемуазель? Когда она вышла из дома? Отвечай же, болван!

– Мадам? Мадемуазель легли спать.

– Дурак! Идиот! Где ее горничная?

– Но, мадам, она вышла около шести с… с… по-моему, с Рейчел.

– Рейчел у меня в спальне, – оборвала его миледи. – Что, во имя Божье, мне делать? Его светлость вернулся?

– Нет, мадам.

– Как только он приедет, скажи, чтобы он пошел ко мне в библиотеку, – приказала леди Фанни и направилась туда.

Двадцать минут спустя вошел герцог.

– Фанни? Что случилось?

– Ах, Джастин, Джастин! – всхлипнула она. – Зачем мы оставили ее одну? Она ушла! Ушла, понимаешь?

Его светлость стремительно подошел к ней.

– Леони? – спросил он резко.

– Но кто же еще? – воскликнула миледи. – Бедная, бедная девочка! Вот эту она оставила мне, а эта для тебя. Бери же!

Его светлость сломал печать и развернул лист. Леди Фанни следила за ним, пока он читал, и заметила, как жестко сжались его губы.

– Ну? – сказала она. – Что она написала тебе? Ради всего святого, скажи же!

Герцог протянул ей письмо, отошел к камину и уставился на огонь.

«Монсеньор,

я убежала, потому что вдруг узнала, что я не та, кем вы меня считаете. Я солгала вам, когда сказала, что мадам де Вершуре не разговаривала со мной в тот вечер. Она сказала, что все знают, что я побочная дочь Сен-Вира. И это правда, монсеньор, потому что во вторник я тайком ушла с моей горничной, и пошла к нему, и спросила, так ли это. Монсеньор, мне нельзя оставаться у вас. Я даже подумать не могу, что из-за меня вас очернят, а я знаю, что так будет, если я у вас останусь, так как мосье де Сен-Вир тогда устроит скандал, скажет, что я его побочная дочь и ваша любовница. Я не хочу уезжать, монсеньор, но так будет лучше. Сегодня я хотела поблагодарить вас, а вы не позволили. Пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня. Сперва я хотела убить себя, но потом поняла, что это было бы трусливо. Никакой опасности для меня нет, и я поеду к тбму, кто будет мне рад, я знаю. Я оставила все свои вещи, кроме денег, которые вы мне дали и которые мне нужны, чтобы заплатить за дорогу, и сапфировой цепи, которую вы мне подарили, когда я была вашим пажом. Я подумала, что вы не рассердитесь, если я ее возьму, потому что это один ваш подарок, какой я возьму. Мари едет со мной, и, пожалуйста, не сердитесь на лакеев за то, что они меня выпустили, они думали, что я Рейчел. Передайте Руперту, и мосье Давенанту, и мосье Марлингу, и милорду Меривейлу мою такую большую любовь к ним. А вам, монсеньор, я даже написать не могу. Я рада, что сегодня мы были вдвоем. Adieu