Тени Атлантиды - [54]

Нутхесу казалось, что он пробыл в Верхнем Сияющем Мире несколько мгновений, но, когда открыл глаза, солнце уже стояло в зените, а камень, на котором он сидел, раскалился так, что обжигал ноги.

Прежде всего кхешиец напился из реки и выкупался, а затем, не одеваясь, столкнул лодку с отмели и забрался внутрь.

Он чувствовал себя замечательно отдохнувшим, как будто только что проснулся после долго сна. Жутко хотелось есть, но с этим Нутхес решил повременить.

Он плыл по реке, пока солнце не скрылось за кронами деревьев, пристав к берегу только однажды, когда увидел дикое плодовое дерево, стоявшее у самой воды…

В зеленых вечерних сумерках, не разводя костра, благо ночь была теплой, он заснул на речном мысе, предусмотрительно вытащив лодку на берег.

Нутхес надеялся, что на рассвете его разбудит солнце. Но, увы, смертным не дано знать своей судьбы. Когда жрец уснул, а из сумерек соткалась ночь, кто-то неслышно выскользнул из-за стволов и изо всех сил ударил его узловатой дубинкой чуть выше уха.

* * *

— Как все же странно порой оборачивается жизнь. Судьба преподносит нам подарки, которых мы не ждем, и потом не знаем, благодарить ее или проклинать, — промолвила Иссария после затянувшегося молчания.

— О чем ты? — удивился Кулл.

Они стояли на корме «Великого Хотата». Кулл, опираясь руками о резной борт, смотрел на Таис. Корабль разрезал зеленую речную гладь, словно нож — ткань.

— Мне вдруг вспомнился день, когда мы впервые встретились с тобой, — пояснила Иссария. — Я очень изменилась за это время и не знаю, хорошо это или плохо.

Кулл взглянул на женщину, что стояла бок о бок с ним, и невольно залюбовался ею: белоснежное платье оттеняло загорелую кожу, синие глаза сияли, подобно драгоценным сапфирам.

— Ты все так же прекрасна, — улыбнулся он. — И ничуть не изменилась. Что тревожит тебя?

Иссария покачала головой:

— Ты меня не понял. Раньше я была другой. Свободной. Я не боялась ни людей, ни богов

— А сейчас?

— Пожалуйста, дай мне договорить. Просто молча послушай.

— Повинуюсь, моя госпожа.

— Не называй меня так! Я была госпожой в былые дни, госпожой самой себе. Но ты сделал меня рабыней.

Кулл был изумлен и рассержен.

— О чем ты, женщина?! Смилуйся Валка над тобой, ты гневишь небеса своими речами! — Иссария часто действовала на него именно так. Дразнила, приводила в замешательство и даже в ярость. Иногда ему казалось, он готов убить ее. Ни одна женщина никогда не вызвала в нем подобных чувств. И одновременно он не мог прожить без нее и дня, начинал скучать, если не видел ее прелестного лица, не слышал звонкого, точно колокольчик, голоса.

Долгое время Куллу не удавалось разобраться в собственных эмоциях. И лишь в последнее время он начал подозревать, что, возможно, это просто любовь. Та самая, которую он ждал и страшился всю свою жизнь. Она все же настигла его.

Тем временем Иссария, заметив, что слова ее разгневали короля, успокаивающим жестом опустила ему на запястье свою тонкую руку без единого украшения.

— Не сердись, ты не понял меня. Я лишь хотела сказать, что в прежние дни была свободна от всего на свете. У меня не было ни привязанностей, ни обязательств. Но теперь, встретив тебя, я изменилась. Теперь я боюсь за тебя. Не проходит дня, чтобы я не тревожилась о твоей судьбе, не боялась тебя потерять. Моя любовь делает меня рабыней!

Впервые за эти полтора года, что они провели вместе, Иссария заговорила с ним о своей любви. Кулл был поражен. И надо же чтобы это случилось именно в тот миг, когда и он сам осознал свои чувства к этой женщине!

Однако непривычное смущение сковало уста атланта. Он хотел и не мог раскрыть женщине свое сердце. Вместо этого, чтобы скрыть неловкость, Кулл засмеялся:

— Вот это да! Никогда не думал, что услышу такие речи от тебя! Помнится, в тот первый день ты была далеко не так любезна.

О, да! Иссария тоже рассмеялась, видно, вспомнив, как осыпала отборнейшими проклятиями Брула Копьебоя и Ка-Ну, втащивших ее — дерзкую воровку, пойманную ими во дворцовой сокровищнице, — в тронный зал, на суд короля.

Воровка была очень ловкой, пиктам помогла обнаружить ее лишь врожденная подозрительность, да приобретенная в диких лесах привычка подмечать любые мелочи.

Удержать дерзкую грабительницу было еще тяжелее: она царапалась, кусалась и наносила обоим мужчинам совсем не женские, весьма чувствительные удары.

Приведенная под очи короля, она еще какое-то время продолжала отчаянно сопротивляться, но затем вдруг, взглянув на нахмурившегося правителя, гордо выпрямилась, сверкнув синими, как небо, глазами. Такого же цвета было небо над Атлантидой.

И, встретившись с ней взглядом, Кулл понял, что погиб.

Он приказал освободить пленницу, пригласил ее стать гостьей в его дворце. Она, нимало не смягченная неожиданной милостью, дерзко ответствовала, что удержать ее здесь — это все равно что пытаться поймать ветер И осталась во дворце на долгих полтора года.

— И все же, — заметил Кулл, посерьезнев, — мне горько думать, что ты можешь быть несчастлива со мной. Если вольные просторы манят тебя. Мне будет тяжело с тобой расстаться, но ради твоего счастья, Иссария»,,