Тень Желтого дракона - [63]

— Зачем ты спас меня?! Не хочу оставаться пленницей!

— Это счастье, что я вовремя подошел! Посидел бы там еще чуточку — потерял бы тебя навсегда! И тут же, на том же аркане, повесился бы!

Юлбарсбилка жадно целовал ее лицо, шею, губы. Ботакуз почувствовала капавшие ей на лицо теплые слезы. То ли оттого, что Ботакуз впервые видела плачущего из-за нее мужчину, то ли от тайной благодарности, в которой она не призналась бы и самой себе, — благодарности за еще раз спасенную жизнь, она тоже заплакала и обняла Юлбарсбилку.

— Не делай больше так! — убеждал ее Юлбарсбилка. — Пока неспокойно на дорогах, пока не ходят караваны, поедем с чинжинами назад. Клянусь, я не обману тебя! Я найду выход, мы с тобой обязательно вернемся в Давань! Посмотри на меня ласково, Ботакуз моя! А глаза твои в самом деле похожи на глаза верблюжонка[121].

Остатки войска шэнбинов медленно возвращались в Чжунго. Посаженная на еле перебирающего копытами старого осла, Ботакуз, жена главного толмача, следовала за навьюченным на таких же ослов скарбом толмачей. Она теперь во всем полагалась на Юлбарсбилку и беспрекословно подчинялась его воле. Ум ее подсказывал, что надо поступать так, как говорит этот всезнающий, верный, любящий ее, возможно, не меньше, чем Камчи, человек. Но с Камчи она была вольной, гордой, своенравной, как большинство даваньских женщин. А здесь она не узнавала себя. Подавленная, беспомощная, понурая, в постоянном страхе, она заметно увяла и стала казаться старше своих лет.

Из каждых десяти шэнбинов, отправленных в Давань весной прошлого года под реющим флагом Желтого дракона, вернулись обратно только двое. Сильно поредевшее, оборванное воинство остановилось в пограничном городе Дуньхуане. Двигаться дальше, в глубь Чжунго, Ли Гуан-ли, не оправдавший своего титула Эрши цзянцзюня, не осмелился. Отсюда он направил в Чанъань пространное донесение. По всему было видно, что остановка затянется.

Вскоре прошел слух, что цзянцзюнь просит Сына Неба отправить новое войско в Давань. Почти потухший в сердце Ботакуз огонек надежды на возвращение вспыхнул с новой силой. В эти дни она была всецело поглощена думами о себе, о своих детях. Новый поход ханьского войска на Давань означал для нее лишь возможность встретиться со своими детьми. О том, что несет это нашествие ее народу, она вначале как-то не думала. Ботакуз снова начала следить за собой: как и прежде, заплетала мелкими косичками свои черные волосы; лицо посыпала серебряной пудрой — киршаном, который где-то достал проворный Юлбарсбилка. Да, Юлбарсбилка опять оказался прав, он и в самом деле умный человек! Незаметно для себя Ботакуз так привыкла к нему, что начинала тосковать, если он долго не возвращался домой. Любовь ее к Камчи стала тускнеть, образ его стирался в памяти. Но никогда ни на мгновение не ослабевала ее горячая любовь к детям — четырехлетней дочке и трехлетнему сыну!

Однажды Юлбарсбилка повел Ботакуз в гости к своему старому знакомому — кяну. Тот тоже служил у ханьцев толмачом и жил со своими соотечественниками в Дуньхуане. Ботакуз своими глазами увидела женщину, такую же молодую, как она, имеющую трех мужей. С этого вечера Ботакуз считала, что она не такая уж грешница, даже если Камчи жив. Обычай кянов, вначале показавшийся ей отвратительным, заинтересовал Ботакуз. Когда она услышала о нем впервые из уст Юлбарсбилки еще в кенте Ю, то пропустила это мимо ушей, как обычную сказку. Но оказывается, он и тут говорил ей правду! Ботакуз начала искать в нем черты сходства с Камчи; ей казалось, что он так же строен, так же силен, как Камчи… Она вспомнила, как поразило ее сходство мужа с Бургутом, они были как близнецы. Юлбарсбилка говорит все время правду, никогда не обманывает — и в этом он похож на Камчи! А Бургут разве говорил неправду? Юлбарсбилка постарше, но зато знает он куда больше, чем Камчи, возможно, и больше Бургута! Если был бы жив Камчи и у них тоже был бы такой обычай, она жила бы и с Камчи, и с Юлбарсбилкой, и с Бургутом! Ой! О чем она думает? До чего она дошла? Видимо, мужчины правы, когда говорят, что неверность у женщины в крови. Она просто бесстыжая! Если бы Камчи был жив, она вернулась бы к нему! А Юлбарсбилка? Куда денется тогда этот одинокий, уже ставший ей близким человек? Ведь у него, кроме нее, нет никого на свете! Мысли Ботакуз запутались, затуманились. Бросившись на кошму, она зарыдала.

* * *

«Значит, — негромко читал чэнсян Гун-сунь Хэ последние слова послания Ли Гуан-ли, — шэнбииы больше гибнут от голода, чем в бою. Немногочисленное войско не может покорить Давань!»

У-ди, сидевший до сих пор неподвижно, даже не мигая, вдруг издал не то хрип, не то стон. Удивленный Гун-сунь Хэ лишь на миг взглянул на него и тут же снова опустил глаза. У-ди приподнимал подбородок, силясь подавить ком, подступающий к горлу, и стараясь сохранить на лице улыбку. Он хотел, чтобы его чэнсян Гун-сунь Хэ подумал, что Сын Неба смеется над незадачливостью Ли Гуан-ли. Но У-ди не удалось скрыть от зорких глаз и проницательного ума Гун-сунь Хэ свое душевное состояние. Чэнсян впервые видел Сына Неба в таком смятении. Куда девалась покоряющая всех невозмутимость… Гун-сунь Хэ не знал, что это уже третий приступ нервного потрясения у повелителя. Первый раз нечто подобное произошло, когда тот же неудачник Ли Гуан-ли попал в окружение в отрогах Хингана и был наголову разбит хуннами. Второй раз такое случилось летом этого года при известии о пленении двадцатитысячной конницы под предводительством Чжао По-ну. Этот легкомысленный полководец, не разведав сил противника, слишком далеко углубился в земли хуннов и тоже попал в окружение. Из его войска не вернулся ни один человек. Вот к чему привела излишняя самоуверенность! Стоило похвалить Чжао По-ну, происвоить ему звание сюньцзянцзюня за покорение Лоулани и Гуши, как он сразу же потерял голову. А теперь этот шалопай Ли Гуан-ли, вместо того чтобы пригнать из покоренной Давани косяки аргамаков, шлет из Дуньхуана длинные послания…