Тень Желтого дракона - [121]

Камчи правильно угадал: его семья оказалась здесь. Старик долго не выпускал сына из своих объятий, плача от радости. Откуда-то прибежали дети: дочка и сын бросились к отцу. Оба вскарабкались на колени Камчи. Пришел дядя, его жена, дети. Обнимались, целовались, плакали. Но Ботакуз в юрте не было. Дочь и сын, перебивая друг друга, сообщили:

— Мама вернулась!

— Больше никуда не поедет!

Но старшие помалкивали о ней. И Камчи ничего о ней не спрашивал. Все они, хотя и считали Ботакуз невиновной, страдали из-за попранной чести семьи: их невестка более года была среди вражеских воинов! Все об этом знают, и вот пошли недобрые разговоры…

— Невестка вместе с другими молодыми женщинами поехала на ту сторону горы собирать травы, — осторожно заговорила о Ботакуз тетка Камчи.

— Да, тут лето только начинается, — добавил старик.

— Мне пора! — сказал Камчи. — Скоро выпроводим шэнбинов, и я вернусь!

— Ты не подождешь? Или дядя твой съездит туда… Она вот-вот должна вернуться… — пробормотал старик.

— Потом, отец!

Камчи в самом деле торопился. Его подгоняло не то, что чакиры ждут его в условленном месте и могут опоздать с выполнением важного поручения. Просто ему хотелось уехать до прихода Ботакуз. Он боялся встречи с ней. Он понял, что может вмиг простить ей все и пасть слишком низко, забыв о своем мужском достоинстве. Камчи решил, что должен наказать Ботакуз: ведь она была с другим мужчиной, поверила толмачу, сказавшему, что Камчи погиб. Со вчерашнего дня Камчи несколько раз ловил себя на мысли, что, если бы Ботакуз погибла, не поддавшись ни угрозам, ни соблазну, он был бы ею доволен. В его глазах она осталась бы на всю жизнь чистой, святой! Но надежда вернуться на родину, к детям взяла верх, и она… Можно ли об этом забыть? Можно ли такое простить?

Поцеловав детей и обнявшись со стариками, Камчи сел на коня и быстро ускакал.

«Если бы наши юрты остались на прежнем мосте, — думал Камчи, спускаясь по склону, — я увиделся бы с Ботакуз еще позапрошлой ночью и растаял бы, забыв обо всем на свете. И не услышал бы о сплетнях людей… А на рассвете тронулся бы дальше… Зачем я поступил так сейчас. Никто из тамошних людей ничего не знает! Не родных же мне стыдиться! Ведь она вернулась и ждала меня! Как она перенесет этот мой поступок? Какую я причинил ей боль! Для любящей жены бывает ли наказание тяжелее этого?!»

Камчи натянул поводья. Скакун, навострив уши, остановился. «Вернуться, что ли? Что подумают дядя, отец? Они скажут: «Камчи прощает ей все, даже неверность!» Нет, не вернусь! Если это будет наказанием для Ботакуз, тем лучше! Пусть помучается! Это поможет ей очиститься от грехов!» Камчи отпустил поводья. Аргамак снова двинулся в путь.

Ехал Камчи грустный и задумчивый. За что он так сердится на любимую жену? Если бы не сплетни людей, он полностью оправдал бы Ботакуз. А прежние ее грехи? Как она оказалась ночью в логове разбойников? Но ведь она спешила к нему, когда он был заточен в подземелье! А заточили его потому, что он ослушался бека Эрши и не продал своего любимого коня, приглянувшегося ханьскому послу! Если бы не алчность посла, беки, может, и не стали бы мстить Камчи за упрямство, и Ботакуз не оказалась бы в юрте разбойников. А чем виновата Ботакуз, что попала в кенте Ю в руки чинжинов? Хорошо, что среди них оказался Юлбарсбилка и спас ее! Да и Юлбарсбилке откуда было знать, что Камчи спасся и жив? Ведь он своими глазами видел, как все мужчины, защищавшие кент Ю, были истреблены. И Ботакуз не могла не поверить Юлбарсбилке, когда он сказал, что Камчи погиб! Разве молодая вдова не может выйти замуж? А это замужество было для нее спасением от позора и давало надежду вернуться на родину, к детям — к детям Камчи! Получается, что во всем виновата не она, а война, эти поганые чинжины!..

Камчи со злобой хлестнул коня. Горячий аргамак понес его так быстро, что в предвечерней прохладе горной лощины макушки хиленьких, мягких кустарников, ударяя Камчи по лицу, причиняли отрезвляющую боль. Эти нежные растения словно мстили ему за несправедливую обиду, причиненную им Ботакуз.

Рассерженный, обиженный, Камчи всю ночь подхлестывал коня и на рассвете достиг левого берега Караунгура. Там его ждали чакиры, пригнавшие сюда несколько десятков аргамаков. Не слезая с седла, Камчи сухо поздоровался с чакирами и велел гнать лошадей к кенту Арпачи. Поле, где должна была состояться передача коней чинжинам, уже было переполнено лошадьми. С некоторых горных пастбищ были пригнаны целые табуны. Заблудившиеся в скоплении лошадей стригуны-жеребята жалобно ржали, им вторили кобылицы-матери, словно прощаясь с родными пастбищами. Табунщики-чакиры прислушивались к этим звукам с раздирающей душу болью. Чинжины начали принимать первые косяки лошадей. Но Камчи и его чакиры не торопились передавать своих аргамаков.

Когда подошел их черед, они под предлогом, что надо загнать одичавших горных аргамаков в середину перешедшего в руки чинжинов табуна, вклинились в его гущу.

— Неужели мы отдадим этих аргамаков врагам, чтобы те вернулись на них порабощать нас?! Пусть они никому не достанутся! Начнем! — крикнул Камчи, и его чакиры, не слезая с седел, стали закалывать коней вокруг себя мечами, копьями, кинжалами… Началась настоящая бойня. Шэнбины, окружавшие принятых лошадей, не могли пробиться к горстке чакиров. Прикрываясь лавиной мечущихся раненых лошадей, даваньцы рассеялись по полю.