Тень жары - [12]

Она иногда водила нас по ресторанам.

В рестораны всегда пускали в первую очередь иностранцев, такова наша отечественная традиция. Бэлла ждала и делала через стекло знаки швейцару. Когда дверь наконец отворялась, чтобы могла протиснуться очередная порция немчуры или там макаронников, она просовывалась внутрь и говорила швейцару что-нибудь приятное, например, "сучье вымя", "говноед" или "сраный гондон".

Последняя конструкция у меня всегда вызывала возражения по чисто этимологическим соображениям, и мы с ней об этом энергично полемизировали.

Вскоре она теряла терпение и начинала колотить в дверь ногой. Когда из мраморно-хрустальных глубин холла выплывал швейцар и, напялив на лицо выражение, как минимум, генерального секретаря, заявлял, что иностранцы, как известно, в первую очередь, Бэлла с размаху лепила в стекло свой паспорт: а я тебе кто, чучело?!

Кажется, ее знали все московские швейцары. Мы прорывались куда угодно: в "Пекин", "Славянский базар" — и вообще повсюду, где из-под дверей тянулись пикантные запахи.

Поговаривали, будто в Бэлле текут какие-то благородные голубые крови. Возможно… Но определенно ее прабабушка в свое время якшалась с пиратами, в Бэлле явно присутствовал пиратский ген.

Потом я потерял ее из виду. Пару раз она была замужем — за нашими парнишками, и оба раза, кажется, неудачно. Первый муж был слишком прост, второй — слишком замысловат. Первый был детдомовец и к тому же, как потом выяснилось, почти импотент. Второй обладал характерным опрокинутым взором, писал сюрреалистические стихи, редко мылся, томился от непонимания и в томлении своем дозрел до Кащенки.

Бэлла прорезалась по телефону пару недель назад, я сразу догадался, что время не растворило два ее основных таланта.

– Мне срочно, аллюр три креста, нужен контакт с кем-нибудь из ваших стариков, ну, из тех, кто… груши околачивал на Старой Площади *[8].

– Какого хоть примерно сорта груша?

– Кто-то из бывшего международного отдела ЦК…

Оказывается, она приехала снимать кино про центр мировой революции: помощь западным компартиям, оружие для партизан в банановых республиках и все такое прочее.

Я сказал, что прямо сейчас мы к ней заедем с Пономаревым. С каким таким Пономаревым? Ну с тем, что в годы нашего студенчества как раз и возглавлял этот отдел. Теперь он на пенсии, мы тесно дружим домами на почве филателии.

– Он милый старик, только немного слезлив.

Она догадалась, что в этих делах от меня толку мало.

Ну, а теперь она была необходима мне.

– Ты голоден или это связано с приключениями?

Скорее всего с приключениями — Эдик стопроцентный персонаж приключенческого жанра.

– Ладно! — согласилась она, и через полчаса я встречал ее на Кутузовском.

11

Паркинг перед рестораном был забит хорошими автомобилями — гладкокожими, издали напоминавшими изящную женскую руку, туго обтянутую добротной лайкой. Они стояли на рейде, дожидаясь, пока команда ест и пьет в высоком "козырьке" — там окна расписаны яркими неоновыми пятнами, а мужчины, наверное, распушают перья, и женщины тонким пальцем аккуратно стряхивают пепел с длинных черных сигарет "Моор" и подносят к губам стаканчики с кьянти. Впрочем, наличие кьянти, скорее, следует домыслить.

У входа стыла маленькая очередь. Мужчины все как один были экипированы в темные пиджаки, фасон которых строился на прямых линиях и углах; манжеты подвернуты — небрежно, будто невзначай. Готов побиться об заклад, что все они в белых носках.

Такой пиджак с матрацно-полосатой подкладкой, мешковатые брюки и белые носки — признак состоятельности и вообще хорошего тона.

Очередь пахла — хорошим табаком и дорогой парфюмерией.

Я прохаживался под "козырьком", высматривая Бэллу. Остановился перед стеклянным кубом рекламной витрины и пробовал сообразить — что бы эта реклама могла означать.

В стеклянный куб, походящий на аквариум, были погружены ресторанный столик и пара стульев. У меня возникла идея.

Движением очереди руководил молодой человек приятной наружности — идеальная стрижка, ухоженное продолговатое лицо, безразличный взгляд. Я давно не бывал в ресторанах и понятия не имел, что у нас теперь так выглядят швейцары… Швейцар должен все-таки оставаться швейцаром: скромная пенсия армейского отставника, синий мундир, лацкан и обшлаг отчеркнуты золотой лентой, высокомерный изгиб рта, студенистый взгляд, толстые щеки, идеально выскобленные опасной бритвой.

Дождавшись, пока юный привратник отворит дверь и соединит аппетитно-теплый мир ресторана с прохладным миром улицы, я тронул его за локоть.

— Я хочу у вас поработать…

Он посторонился, освободил проход, пропуская очередную парочку, бесстрастно покосился на меня, прикидывая, наверное, про себя, в каком это качестве может нести здесь службу человек вроде меня.

Похоже, он пришел к выводу, что ни в каком.

Я указал на сухой аквариум.

– Я буду человеком-рекламой. Буду сидеть в той витрине, рекламно улыбаться, рекламно поедая пиццу. У вас не будет отбоя от клиентов.

– У нас и так нет отбоя… — он осмотрел мой гардероб и жестко добавил: — В джинсах к нам нельзя!

Но прежде, чем он успел захлопнуть дверь, на нас с тыла обрушился залп скорострельной французской речи; кто-то в сером долгополом плаще колоколообразной формы протиснулся к двери — привратник, не ожидавший такой энергичной атаки, был вынужден отступить. Он возражал — жестом и голосом — впрочем, голоса я уже не слышал: дверь плавно закрылась.