Тень скорби - [116]
— Ах, простите, мисс, его не должно здесь быть. Наверное, не убиралось с тех пор, как доктор Кросби брал его…
Слуга ловко спрятал ягдташ, но поздно: тот уже успел открыть свою кожаную зловонную пасть и показать темное нутро с перьями и засохшей кровью. Посмотри на меня. Так оно и есть на самом деле.
— Спасибо вам, сударь и сударыня, — говорит кучер и зовет: — Будьте так любезны, садитесь обратно в коляску. Обещаю, худшее уже позади.
— Ах, друг мой, спасибо тебе, я всю жизнь ждал, чтобы кто-то сказал мне это! — кричит Брэнуэлл, который, что для него типично, уже сияет и сыплет любезностями. Ягдташ унесли, вспыхнувшее кольцо исчезло. Нет, полно, полно, этого не может быть. И да, конечно, был позавчерашний случай с Элизабет: девочка рассказывала хихикающим сестрам о какой-то уступке, которую удалось выжать из матери: «Я просто заявила ей: “Мама, если ты не позволишь мне этого, я расскажу папе, как ты флиртуешь с мистером Бронте”». Но Энн даже не удостоила ее взглядом, хотя девочки посмотрели на нее через плечо и зашикали. А все потому, что это просто абсурдно, потому что, да, миссис Робинсон в своей экспансивной манере делает из Брэнуэлла любимчика: он просматривает ее рисунки, она любит, когда он после обеда читает вслух своим чистым выразительным голосом. Все это напоминает Энн отношения какой-нибудь средневековой владелицы поместья и трубадура. Но сверх этого…
Какой-то мальчишеский порыв заставляет Брэнуэлла, вместо того чтобы поддержать сестру под локоть, поднять ее на руки и бережно усадить в дилижанс. На удивление сильный Брэнуэлл, несмотря на худобу и невысокий рост.
— Теперь, когда Тэбби вернулась к нам, нужно рассказать ей все наши новости, — говорит он. — О том, как ты провалилась под лед на замерзшем пруду и тебя спас проезжавший мимо командир гусарского полка. О том, как после этого он предложил тебе руку и сердце, но ты отвергла его, потому что в левом ботинке офицера было что-то подозрительное. О том, как я сражался с ним на дуэли из-за того, что он бросил мне вызов, потребовав назвать все Сэндвичские острова[93], и я выбрал в качестве оружия супницы. О том, что мы расстались друзьями, условившись встретиться снова либо через десять лет, либо при чрезвычайных обстоятельствах, либо в огромной бочке, смотря, где будет неудобнее всего.
— Брэнуэлл, не стоит ее дразнить. Она пойдет на тебя с метлой.
— Она подумает, что со мной что-то неладно, если я не буду ее дразнить. Скажи, ты находишь время для Гондола?
— Немного. О, я пишу, но иногда мне нравится писать вне Гондола. Когда я с Эмили, меня тянет назад, к нему.
— Эмили повезло. Она может найти там все, что ей нужно. Другими словами, тут. — Он похлопывает себя по макушке. — Очень упрощает жизнь.
— Разве? Жизнь ведь не всегда позволяет уходить туда. А если бы и позволяла, то это, возможно, не…
— …нехорошо и неправильно? Чую дух морали.
Она тоже; причем часто. Однако мораль никогда не бывает скучной и абстрактной, это нечто ужасающе живое, с изогнутыми зубами и зоркими глазами; оно в любом случае доберется до тебя.
— Брэнуэлл… — Энн видела ягдташ, да, но действительно ли она видела кольцо? Разве нельзя выбирать, что видеть, а что нет? Огромная ответственность — видеть. Не хочется, чтобы ее было слишком много. И если это правда, что она может сделать? Образ этого вороха сумок. Всего лишь маленький шкаф. Она знает, что наверху есть большая комната, заполненная багажом семейства Робинсонов, огромными чемоданами с монограммами и сундуками; в них можно было бы упаковать весь хоуортский пасторат. И все-таки это не может быть правдой. — Знаешь, Брэнуэлл… мы очень малозначительные люди.
И Брэнуэлл, которого она любит и с которым было так легко эти последние несколько минут, исчезает под высокомерной, отстраненной хмуростью и сыпучим смешком.
— Говори за себя, Энн.
Он роется в карманах, отыскивает то, что ему нужно, и уходит прочь от сестры.
«Что ж, получилось, — думает мадам Хегер, садясь в поезд до Брюсселя в Остенде. — Если повезет, это не будет иметь никаких последствий. Мадемуазель Бронте уплыла домой, и это конец».
Тем не менее мадам Хегер еще долго стоит на пристани после того, как пароход с пыхтением отчалил от берега и последние, размахивающие белыми платочками друзья и родственники разошлись по домам: ей нужно было убедиться. Убедиться в том, что корабль по какой-нибудь фантастической причине не повернул назад. Весьма маловероятно, конечно. Однако эти сестры Бронте, кажется, отбрасывают некую мрачную тень маловероятности, и мадам Хегер это не нравится. Нужен свет, нужно разжечь светильник.
Вероятно, будет темно к тому времени, когда она доберется до Руи-де-Изабель, где ее окружат драгоценные заботы. Особенно новорожденная, малышка Викторина, которую так не хотелось доверять заботам кормилицы. Но посадить мадемуазель Бронте на пакетбот было необходимо, и только она могла сделать это. Не другие учительницы, с которыми мадемуазель Бронте была в испорченных отношениях, и, конечно, не месье Хегер.
Все прошло, как она и надеялась, без сцен. Мадам Хегер испытывает страх перед сценами. Ситуация опасно приблизилась к этому в тот день в октябре, когда мадемуазель Бронте с очень угрюмым и мятежным видом пришла сказать, что хочет уволиться.
