Тень разрастается - [23]

– Тогда отправь разум в отставку и отдайся адреналину, – фыркнул Мел.

– Ты какой-то деструктивный, ты в курсе?

– Отчего же? Я верю, что своя счастливая рожа в зеркале – неплохой ориентир при сложном выборе.

– Да, но это ты не видел мою рожу, когда я сижу на веранде «Воздушной гавани» со своим любимым слоистым кофе. – Я усмехнулась. – Вот там – истинное блаженство! Кажется, я начинаю проникаться твоей старой философией «счастья в мелочах» – помнишь, ты меня к ней склонял на нашей первой встрече?

– О! – Саусбериец разулыбался. – Ну тогда ладно, беги, куда хочешь, Ловчая. Моей последовательнице – моей первой последовательнице, прах побери, – можно все. Даже обижать меня – грустного, одинокого, никому не нужного Мелисандра Кеса…

На «грустного и одинокого» этот загорелый белозубый счастливчик был похоже меньше всего на свете, но я все равно смутилась.

– Спорим, ты будешь скучать по мне? – подмигнул историк.

Видимо, едва натянутые ботинки все-таки не устроили его нежные ноженьки. Он снова расшнуровал обувь и теперь лихо перекинул пару через плечо, как иные бродяги – тюк с провизией.

– Буду, – признала я.

– Обнимемся на прощанье?

– В другой раз, мне и так мокро. – Я фыркнула. Он разочарованно цокнул языком. – Что ж, собери эти дурацкие артефакты, Кес. Возможно, овчинка и впрямь стоит выделки.

– Когда судьба сведет нас в следующий раз, ты узнаешь меня по имени… – мечтательно протянул он.

– Что, опять Кадий Мчун?

– Нет. Теперь – Тинав Стражди.

– О боги…

Мы рассмеялись. Потом это двухметровое чудовище все-таки заключило меня в объятия и, взъерошив волосы, пинком отправило в сторону Смахового леса.

За спиной у меня долго еще слышалось мелодичное посвистывание Мелисандра Кеса, саусберийца, псевдоисторика, ужасного планировщика преступлений и смелого наездника красноглазых эх-ушкье…

Часть II Бокки- под-курганом

Господа добровольцы!

Стоит мне сказать: «Как все здорово складывается!» – и тотчас неприятности сыплются одна за другой. Судьба равняет благополучие со скукой.

Дайен из Дома Пляшущих, придворный церемониймейстер

Шолох. Наконец-то!

Путь от побережья к столице занял немало времени. По дороге я вертела головой как сумасшедшая: не могла налюбоваться.

Я шла широким лесным трактом, и солнце било мне в спину, прошивая насквозь. Против его желтых, как цыплячья шейка, лучей летели пух и пчелы; пчелы и пух… Ровное жужжание набухающего лета, белая легкость неторопливых тополей.

Цветущие пролески встречали меня урчанием лягушек, заросли орешника – клекотом расторгуй-птицы. Я поглаживала мшистые дубы и подмигивала своему оголтелому отражению в лужах, оставшихся после ночного дождя. Лес дышал, как парник, утопая в одуряющем запахе свежей листвы.

«Небо голубое, – подумала я. – Небо голубое, это ведь и вправду мое место».

На душе было так легко, что, когда под вечер мне встретилась одинокая избушка травницы, я смело свернула к ней. Улыбчивая старушка действительно оказалась знахаркой, а не сумасшедшим лесным убийцей, мятежной Ходящей или оборотнем. Даже удивительно! Травница сочувственно выслушала историю про кораблекрушение, приютила меня и накормила. В волнении я спрашивала про столичные новости… Но старушку не интересовал мир вне ее огорода. Святая простота.

Зато она подарила мне старую драную куртку: в подводной ночнушке было холодно, пусть и лето за окном. Я приняла подарок со слезами на глазах – от куртки жутко воняло луком. Это холщовое недоразумение мы сняли с пугала: и пугало, скажу я вам, сопротивлялось со всей мощью остаточной бытовой магии.

Другой причиной для слез были воспоминания о летяге: мой любимый плащ остался в Рамбле. Наверное, глупо оплакивать одежду. Скажешь кому – застыдят. И все же сердце щемило: столько лет мы провели вместе! Утешало лишь то, что летяга как следует нагулялась, прежде чем кануть на дне морском.

Зато перламутровый балахон из Рамблы ожил. Как оказалось, заклинание Ол`эна Шлэйлы не расколдовало рубаху, а лишь временно ее усыпило. Когда шелковые чешуйки зашевелились, я запаниковала.

Что, опять удушение, акт второй?!

Но вне родных пенатов ночнушка была далеко не такой дерзкой. Она только тихо колыхалась и переливалась под солнцем, поводя чешуйками туда и сюда. То-то же! Я рада, что кто-то научил ее незамысловатому правилу: в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

* * *

Следующий день был в разгаре, когда я наткнулась на столичную дорогу.

Как водится, она возникла будто из ниоткуда. Раз – и передо мной указатель: «Аллея Радужных Осколков. Добро пожаловать в Шолох!» И галечная тропинка убегает вперед.

Вскоре появились заборы, увитые лимонником и глицинией. На обочинах затрепыхались бабочки. Уютные перебранки шолоховцев послышались из распахнутых – по случаю хорошей погоды – окон.

Я с наслаждением вдохнула пряный воздух любимого города. Эстет различил бы в нем нотки древесины (приличные такие нотки), намек на речные водоросли, сладковатые ароматы сирени и грибное послевкусие. Пессимист наверняка учуял бы коровьи лепешки. Романтик – феромоны, беспощадно атакующие студентов.

Я же чувствовала преимущественно запах жасмина, хотя, подозреваю, тому виной не Шолох, а Карлова магия, бурлящая в моей крови.