Тень Лучезарного - [46]

– Веп, – вспомнил слова Бриты Игнис. – Мурс Светлой Пустоши.

– Значит, Веп, – кивнул Холдо. – Я слышал о нем. Но в преданиях говорилось о чем-то вроде платка. Но это была алая кровь. Да. Он махнул рукой, и бабка замерла. А потом опала, оплыла грудой истлевшей плоти. И из этой кучи поднялась тень бабки и пошла вслед за своей кошкой на запад.

– А потом? – прошептала Серва.

– Потом мурс поплыл к нам, – прошептал Холдо. – И тоже махнул рукой. Но нас не так легко взять. Однако он оказался очень силен. Очень. Мне даже почудилось удивление на его лице. Он опустил руки в красное на собственном горле и мазнул нас всех по губам. Я не увидел, как это произошло. Мурс исчез, а на губах остался вкус крови. Я посмотрел на мать, на брата, разглядел красные мазки.

– Быстро! – закричала она вне себя. – Бегом в дом!

Мы забежали в наш трактир, который давно забыл о едоках, умылись. Мать взяла нож и вскрыла каждому из нас сосуды на запястьях и велела сосать собственную кровь. Столько времени, пока она не перестанет идти. И сама сделала то же самое. Мы сидели так долго. Пока не начала кружиться голова. Потом мать сказала, что иногда это спасает. Но редко. Сказала, что мужчины в нашем роду не подвержены корче, которая обращает человека в зверя, и что именно поэтому мой прадед ушел из храма. Он не был таким уж добряком, просто понял, что его неподверженность корче заинтересовала Фабоана, и решил, что ни к чему ему служить соломенной куклой для вельможных забав. Но мать… Она была уже не молода. Поэтому вечером, когда у нее поднялся жар, ушла в сарай и попросила запереть ее снаружи, оставив там кадушку воды. Два дня я слышал оттуда ее голос. А потом только шипение. Я запретил брату даже подходить к этому сараю. Но он младше меня. А она – мать. Он это сделал вчера. Открыл сарай. Я прибежал на крик. И увидел чудовище, которое пожирало моего брата. Я бросился домой за мечом, но в окно увидел ту гнусность, которая убила моего брата. У нее было лицо матери. Глаза ее. Мне даже почудились слезы в ее глазах. И я остался в доме.

Холдо замолчал. Игнис слушал, как потрескивают угли в костре, и представлял сотни, тысячи людей, которые уходят из деревень на запад, к Светлой Пустоши. Шесть лет назад ее хозяева собирали даже мертвых и что-то делали с ними. Теперь им понадобились живые. Зачем? Может быть, стоило пройти шесть лет назад поближе к самому центру Пустоши, к зловонному болоту на месте умаления Лучезарного, к бездне, называемой в Эрсет – Пиром?

– Она забралась на крышу и стала что-то плести, – продолжил Холдо. – Я не видел нитей, но я их чувствовал. Она превращала в логово наш дом. Покрывала его паутиной. А затем…

Холдо сглотнул и вымолвил с трудом:

– Затем она вошла внутрь. Я стоял у печи с топором и мечом. Тут же стояли вилы. Но мать вошла не чудовищем, а в своем обычном облике, разве только одежда ее была изодрана и прихвачена на поясе обычной веревкой.

– Холдо! – сказала она как ни в чем не бывало. – А где твой братик?

– Оближи губы, – ответил я ей. – Разве не его кровь у тебя на них? И она облизала. Гримаса исказила ее лицо на мгновение. На долю секунды, но я понял, что там, в этой бездне, она все понимает, но не может с собой совладать. И на моих глазах, стремительно, она вновь начала превращаться в то же самое чудовище…

– Ты хороший мечник? – спросил в тишине Игнис.

– Не знаю, – ответил Холдо. – Мать учила меня. Всю мою жизнь. Затем учила брата. Но я никогда не испытывал свое умение. Вчера это было в первый раз. Я отсек несколько ног у чудовища, пригвоздил его к полу вилами, затем остался на ночь. Мне показалось, что в глазах у нее что-то еще было. Я думал, она опять станет сама собой. Может быть, умрет в человеческом облике. Но я не дождался. Утром я сжег останки брата в печи, соорудил ловушку, надеясь, что она вытолкнет мать в снег и заставит замерзнуть, и ушел.

– Раны? – спросила Туррис. – Паутина?

– Раны – ерунда, – махнул рукой Холдо. – Я переношу их еще лучше, чем колдовство. Мать так и сказала, если чувствуешь жжение в ране, значит, в ней яд. Но жжется не он, твое тело выжигает грязь, попавшую в него. А паутина… Я щит.

– Щит? – удивилась Аментия.

– Я – щит, – твердо повторил Холдо. – Я отражаю удары. Я могу пропустить удар мечом или когтями, как видите по моему лицу, но магия для меня подобна дождю или пущенной стреле, которую я вижу. И которая летит медленно. Я становлюсь щитом. Закрываюсь от дождя, от стрелы, заставляю ее лететь туда, куда нужно мне. Может быть, вернуться к тому, кто послал ее.

– А если посыл будет так силен, что ты не устоишь на ногах? – прошептала Аментия.

– Не знаю, – признался Холдо. – Вчера я впервые резал мечом живую плоть в схватке. Затем я впервые рвал сотканную вокруг моего дома паутину. До этого я верил словам матери и ее наущениям. Все совпало. Но в паутине магии было слишком много, и я слил ее часть в меч.

– Туда, где тебе открылся простор, который ты не сможешь наполнить никогда, – поняла Туррис.

– Наверное, – погладил ножны Холдо. – Дна в этом мече я и в самом деле не почувствовал.

– Все! – поднялся Эксилис. – Хватит на сегодня разговоров. – Спать. Завтра – Бэдгалдингир.