Тень Лучезарного - [41]

С минуту она не видела ничего, только чувствовала руки Литуса и его запах, потому что подгреб ее к себе бастард, как тряпичную куклу, и прижал к груди. А через минуту глаза привыкли и оказалось, что вокруг не туман, а какая-то взвесь, как будто в белое месиво кто-то брызнул соком кислой ягоды, туман свернулся, и его белые клочья повисли в воздухе, как в воде. Они цеплялись за мачты, облизывали рубку, безвольно повисшие паруса, но прикасаясь к белому кораблю, не таяли, не исчезали, а начинали темнеть и твердеть еще в воздухе и уже у задней мачты, на которой парус тоже был убран, обращались в черные полосы то ли ткани, то ли какой-то поганой пленки. И Шиару рубил их секирой, рубил без устали, стряхивая на палубу и время от времени перебрасывая через борт.

– Это еще шуточки! – крикнул, обернувшись, Моллис, когда Лава смахивала с лица очередную застелившую ей взор липкость. – Час так побултыхаемся, потом прояснится. – И добавил после паузы: – И тогда будет плохо.

Плохо стало часа через четыре. Белесые клочья, с темнеющими лохмотьями которых Шиару уже устал справляться, постепенно иссякли. И вместе с ними иссякла мгла. Сгустилась по правому и левому берегам. Встала черной стеной. Сомкнулась непроглядным тоннелем над руслом. И в этой черноте блеск ледяной воды показался Лаве ослепительным.

– Он прислушивался к нам, – шепнул на ухо Лаве Литус.

– Кто? – не поняла Лава.

– Светлая Пустошь, – ответил Литус.

– Он? – нахмурилась Лава, ей показалось, что сотни, тысячи иголок стали впиваться ей в голову. – Почему он?

– Не отходи от мачты, – посоветовал Литус, выдергивая из заплечного мешка кусок веревки. – Держись за нее. Он – потому что он. Раньше, когда я проходил через Светлую Пустошь, я чувствовал, что это была она. А теперь – определенно он. Хотя это не так уж и важно. Но я прихвачу тебя на всякий случай. Не знаю, где сердце у этого корабля, но самое надежное место – здесь. Тот, кто его строил, околдовывал, оживлял, начиная с этой мачты. Будь здесь!

– А ты? – задрожала Лава.

– Думаю, мне придется помогать капитану, – сказал Литус, затянул узел на животе Лавы и, обернувшись, крикнул Джокусу: – Принц! Иди в трюм! Лацерте нужна помощь!

– Помощь? – поднял брови Джокус.

– Просто возьми ее за руки и поделись силой, – попросил Литус. – Она сама все сделает, но ее собственной силы может не хватить. Кажется, она почувствовала беду раньше всех и пытается уберечь детей. Да, – кивнул Лаве Литус. – От этих иголочек. Держись. Будет несладко, но ты справишься.

– Мне тоже привязаться? – прошипела в двух шагах Бета.

– Я бы посоветовал тебе, почтенная Бета Краниум, – улыбнулся Литус, – идти в трюм.

– Я хочу все видеть! – отрезала та.

– Тогда держись крепко, – посоветовал Литус. – И помни, большая часть ужасов кроется в собственной голове.

– А меньшая? – нахмурилась Бета.

– А меньшую придется перетерпеть, – в нарастающем шуме схватился за перила Литус.

– Что за пакость? – послышался раздраженный голос капитана, и Лава поняла, что корабль как будто ускорился, полетел вперед вместе со струями воды, которые, сверкая и закручиваясь, неслись выстроенным Светлой Пустошью огромным тоннелем, неслись с такой скоростью, как будто впереди скрывалась бездна, в которую спешили опрокинуться все воды Ки.

– Морские демоны! – еще громче заорал Моллис. – Не слишком ли быстро мы идем?!

– Идем как обычно! – крикнул в ответ Литус. – Но это плавание, капитан, мы не забудем!

Шум постепенно оборачивался рычанием и грохотом, как будто там, на носу корабля, в клубах пара неведомый великан поджаривал на огромной сковороде каменные валуны размером с белый корабль, и они гремели друг о друга, когда чудовище встряхивало сковороду. Лава пригляделась, поняла, что и Шупа приматывается веревкой к косой мачте, обернулась, чтобы разглядеть Шиару, и в это мгновение корабль накренился, перевалился через укрытый в водяных брызгах порог и ринулся в бездну. Дыхание Лавы перехватило, она еще успела заметить здоровяка Шиару, повисшего на трюмном люке, секиру, загремевшую о трап капитанского мостика, затем дернулась, забилась на привязи и вдруг поняла, что уже несколько секунд визжит, рвет глотку, и точно так же рядом орут капитан Моллис, вцепившийся в ставший бесполезным штурвал, и Бета, легшая грудью на перила мостика, и только Литус стоит между ней, Лавой, и капитаном и, ни на что не опираясь, спокойно смотрит в пенную муть. Туда, где белый корабль должен разбиться вдребезги.

Литус обернулся, показал Лаве свое лицо, черты которого обострились, кивнул и сказал что-то. Она угадала по губам: «Спокойно. Все в голове». Сказал и постучал пальцем по собственному лбу, чтобы она поняла. И она поняла. Да, корабль по-прежнему продолжал падение в бездну, и вода вокруг тоже летела в бездну, и какие-то скалы проносились вокруг, но так и было нужно. Просто бездна оказалась той самой целью плавания, целью пути Лавы, а Эбаббар, куда она направлялась вместе с Литусом, и был бездной. И едва она подумала об этом, как тут же поняла, что никакого Литуса рядом с нею нет, и капитана Моллиса нет, и Беты, и никого иного. И она сама, Лава, стоит спиной к мачте, корабль тонет во мгле и уже никуда не плывет, и только палуба светится все тем же белым цветом. Но мертвенным белым цветом. И из-за плеча Лавы выходят люди, спускаются по трапу и идут к трюмному люку, в котором зияет чернота. И первой была грузная высокая старуха с седыми кудрями и разбитым лицом. Лава узнала ее не сразу, только тогда, когда та уже дошла до трюма и начала спускаться. Ну, конечно, она видела ее, когда малышкой гостила в Лаписе. Мать королева Окка Тотум. Бабка принца Игниса и принцессы Камы, и их братьев и сестры, которые были убиты Телой. Та самая бабка, о которой говорили, что в ней кровь рефаимов. Ерунда, конечно. Разве может оказаться кровь рефаимов в обычном человеке? Они же ведь не даку, не дакиты, не этлу, которые все равно люди, только искалеченные или, как говорят некоторые, улучшенные Лучезарным? Почему у нее разбито лицо? Не потому ли, что и она умерла не своей смертью? А почему она пошла к Теле? Почему же к Теле? А к кому она еще могла пойти?