Тень - [63]

Ближайший путь в раздевалку вел мимо стекловарочных ванн. В их жерлах пылало пламя, багровый отсвет падал на хлопочущих здесь рабочих. Навстречу шли люди из инструментального склада, неся формы, выдувальные трубки и прочий инструмент. Эрику приходилось раз по двадцать здороваться, пока он добирался до раздевалки. Все это: гудение пламени в печах, стук башмаков по цементному полу и деревянному верстаку, опоясывающему ванны, залитый адским светом прокопченный цех, скрип колес вагонетки из пристройки, куда подвозили песок для составщиков шихты, лента конвейера, которая, дернувшись, приходила в движение, хотя нечего еще было пропускать через лер для отжига, и сама напряженная заводская атмосфера перед началом трудового дня — все это помогало обрести душевное равновесие, придавало уверенности в себе. Навязчивые мысли об отношениях матери с отцом отошли куда-то на второй план, на потом.

На алмазном участке заработала трансмиссия, кое-кто уже направлял наждак — занятие трудоемкое и нудное. Эрику достались в наследство от Йоста шведские точильные камни. Он знал, что эти камни были предметом всеобщей зависти: при всем разнообразии форм он не задумываясь мог взяться за любую работу, непосильную для других.

Эрик пододвинул к себе ящик с заготовками, заменил камень деревянной шайбой, проверил, не заносит ли ее при вращении, и стал наносить разметку на вазы — шестнадцатиконечные звездочки должны были находиться на одинаковом расстоянии одна от другой. Достаточно сдвинуть одну, как соответственно сдвигаются и остальные, и ваза пойдет разве что третьим сортом.

Разметка, как и любая другая операция, конечно, была необходима, но высококлассный специалист выполнял ее механически: смоляной камешек на деревянном диске касался своей гранью заготовки по центру и еще раз по центру, только с противоположной стороны, затем по окружности сантиметрах в десяти от основания — орнамент не должен соскользнуть слишком низко — и снова по окружности сантиметрах в десяти от верхнего края — орнамент не должен подниматься и чересчур высоко. И вновь по тем же линиям, уже успевшим побледнеть. Делая эту работу, Эрик мог думать о другом.

— Меня зовут Виктор Вазов-Войский.

— Быстро вас освободили.

— К вашему сведению: через пару дней после ареста.

— С каких это пор жулики стали неприкосновенными?

— Спросите у Дауки. Вы тоже с ним знакомы, правда?

Ощущение необычное: видеть своего двойника и разговаривать с ним. Одинаковой была даже прическа! Это вызывало ни с чем не сравнимое чувство неловкости.

Однажды он испытал такое чувство. Совсем недавно. На телевидении. Его пригласили на «круглый стол», посвященный профессиональной ориентации молодежи. Он тщательно подготовился к передаче, желая дать зрителям возможно более полное представление о заводе. Даже понаделал диапозитивов. Они должны были дополнить сказанное и заинтересовать. Не привлечь, а именно заинтересовать.

Редактор передачи провела в углу фойе маленькую репетицию. Репетиция прошла удачно, и они отправились в студию. Эрика не смущали люди с экспонометрами, микрофонами и блокнотами, сновавшие в закутке между камерами операторов и прожекторами осветителей, не пугали электронные часы на высоких штативах по обе стороны от столика — моргающие цифры показывали, сколько времени в запасе у говорящего, не волновали вопросы редактора, звучавшие теперь совсем по-иному, не так, как на репетиции.

Пугали его четыре телевизора, установленные в нескольких метрах от столика, на их экранах он мог лицезреть самого себя. Это, видимо, было необходимо для корректировки позы и движений, более опытные выступающие, наверное, так и делали, но Эрика это совершенно выбило из колеи. Ему казалось, что он превратился в четыре разных лица и в то же время отвечает за них за всех. Огромное, невыносимое чувство ответственности. Он уже неспособен был думать, о чем говорит, на все вопросы отвечал наспех, дежурными фразами, о диапозитивах и вовсе забыл. Он был занят тем, что думал, куда деть руки, как повернуть голову, какое плечо поднять повыше и какое опустить пониже. Казалось, те четверо ему не подчиняются, он хотел повернуться так, а они поворачиваются иначе, он хотел только чуть-чуть приподнять глаза, а они уже буравили взглядом потолок.

В разговоре с Вазовым-Войским возникло сходное ощущение. Эрик раздвоился.

— Ради бога, не занимайте денег от моего имени, — попытался шутить Эрик.

— Нам надо поговорить.

— Только не здесь, не у проходной, а то мне завтра не отделаться от расспросов, — сказал Вецберз.

— Приглашаю в ресторацию «Пять небоскребов».

— Стоит ли? У меня мало времени.

— О, там обслуживают мигом! Это недалеко отсюда.

Они молча шагали по узким улочкам мимо покосившихся деревянных домишек, дышавших все же семейным теплом и уютом. Все знали, что этот квартал подлежит сносу и на его месте воздвигнут двадцатидвухэтажные здания, все понимали разумность этого, а все-таки в глубине души было жаль и домиков, и улочек — утрата, которую не восполнить. Лишь начисто лишенным воображения людям могло казаться, что здесь одни лишь пыльные переулки, ветхие заборы, неудобные квартиры да старые, уже не дающие урожая яблони.