Тень - [62]

— Ну, а ты? — спросил Коля-Коля, будто прочитав мысли Виктора. — При «Волге» небось.

— Да уж навкалывался.

— И где ж это? Носом землю рыл?

— В лесу работал.

— Ну и балда! В зоне еще навкалываешься!

— Хорошо платили.

— Значит, вот что тебя тревожит, сыграть охота, — сделал вывод Коля-Коля. Его же самого беспокоили краденые вещи под мышкой, он сунул под куртку руку и примял их, чтобы не выпирали. — Отдам Франьке Бригадиру, загонит… Его вся Рига знает. А если сыграть охота, отведу к Вдове. Как спущу эти шмотки, сам тоже подключусь. Местечко что надо, теперь все наши там. Гогораш, Борька Пирамидон. В прихожей сымаешь корочки, тапки подносят. Паркет, понимаешь! Водяра по ночной таксе, зато закусь на тарелках. Там не подадут в бумаге. Стол со скатеркой. Пепельница. Культура.

— Это не возле диетической столовки?

— Во, во! Третий этаж, пятая квартира. Мартыновна. Скажи, от Коли-Коли. Да что я тебе вкручиваю, сам многих знаешь. Гогораш, Франька Бригадир, Борька Пирамидон… Пусть кто выйдет и подтвердит, что ты свой, на арапа не пустят. И на меня можешь сослаться, я Мартыновну предупрежу.

— Вряд ли скоро, у меня дело серьезное.

— Силком не тащим. Но на всякий случай я Мартыновне скажу.

Зачем вообще такой вот Коля-Коля существует на белом свете? Лучше уж пулю в лоб, и аминь. А зачем я существую? Может, тоже лучше пулю? Ведь никто ничего не заметит. Даже те, в чью пользу взыскивают по исполнительным листам, даже они слезинки не прольют.

Глава двенадцатая

Лето на излете. Столы на рынке ломятся от изобилия овощей и фруктов. Погода солнечная, и в море купаются не только «моржи», но и вполне обычные люди.

— Раньше в это время в церквах оглашали имена новобрачных, — сказала мать, глядя в окно на кроны деревьев, в которых уже появились желтые и рыжие вкрапления. Дом, где жили Вецберзы, обступали клены и каштаны, их вершины почти касались крыш. Деревьев было немного, но достаточно, чтобы не создавалось впечатления, будто живешь на пустыре.

— И ваши с отцом имена тоже оглашали?

— Что ты! Мы были неверующие, в церковь не ходили. Я там только до войны бывала, когда бабушка брала меня с собой…

— Вы поженились в деревне или в Риге?

— В Риге. — Мать пристально взглянула на Эрика, он уплетал завтрак, не подымая глаз от тарелки. Как и каждое утро. — Почему ты спрашиваешь?

— Просто так, в голову пришло.

— Мы перебрались в Ригу, поженились, родился ты, и отец подался на заработки.

— Спасибо. Бегу. Сегодня буду позже, заседание комиссии.

Пока Эрик надевал куртку, мать рассказывала: соседи по дому узнали, что он избран депутатом, и готовят для него жалобу. На грязные чердаки и сырой погреб, где все плесневеет.

— Ладно, сделаем воскресник! Через две недели.

— Вряд ли они пойдут на воскресник.

— А я не собираюсь один чистить эти чердаки. Так им и передай. Пусть даром не марают бумагу. Привет!

В автобусе, покачиваясь на сиденье, Эрик задумался и едва не проехал свою остановку. В последнюю секунду выпрыгнул через заднюю дверь.

Вот уже два дня, как в нем поселилось беспокойство, в душу закралось подозрение.

Он снова и снова пытался припомнить разговоры с матерью об отце, о его отъезде. Еще когда был мальчишкой, он заметил, что некоторые детали ее рассказа меняются: время отъезда, количество писем, описание условий работы на Севере и даже места пребывания отца. Казалось странным, что мать никогда не заговаривала об отце первой, инициатором всегда был он, Эрик, хотя по логике вещей должен ведь существовать день свадьбы с фотографированием, десятки мелких, достойных особого внимания деталей, дорогих любящим друг друга людям: первое знакомство и первый поцелуй, дареные цветы, эмоции отца, когда он узнает, что у него родился сын. Мог же он, наконец, опоздать на свидание или вымокнуть до нитки, ожидая суженую. Каждый человек словно облеплен крохотными приключениями, подробностями личной жизни, а вот у его отца ничего подобного, наверное, поэтому сын никогда не мог представить его как человека во плоти. В рассказах матери отец являл собой начертанный углем эскиз, романтическую легенду. Эрику, естественно, хотелось в нее верить, но, откровенно говоря, уже в старших классах верилось с трудом, оказалось, что он не один, у кого отец с такой романтической судьбой. Отцы уезжали на новостройки Сибири.

В легендах об отцах фигурировали и моряки, никогда не возвращавшиеся на берег, и разведчики, работавшие на благо Родины где-то за кордоном и не имевшие права писать домой. Среди матерей же не было почему-то ни одной легкомысленной особы, которой кто-то когда-то вскружил голову посулами вечной любви, соблазнил, а потом скрылся. Вполне может быть, что ложь об увитых славой отцах на первоклашек еще и оказывала воздействие, но годы шли, изменить в легенде ничего уже было нельзя, и в конце концов эти байки, словно старые пики, оборачивались против самих же сочинительниц: подростки и чистой правде не верили.

Когда Эрик шел через проходную, вахтер встал по стойке «смирно» и отдал ему честь, приложив два пальца к козырьку. Шутка. Теперь он проделывал это каждое утро, с тех пор, как Вецберза избрали депутатом.