Тень ивы - [96]

Я отказалась. Я скажу тебе страшную вещь: я не верю в исповедь, я не верю, что бог может что-то доброе. Он наказал меня? Нет, он наказал безвинного Ничегова».

Константин Жнец – Екатерине Румянцевой

«Обязан тебе многим, но прежде всего тем, что эта точка обзора своей жизни, которая присуща только верующим людям, все чаще помогает и мне понять некоторые вещи.

Например, для чего случались в моей жизни разные люди, почему я оказывался в каких-то ситуациях. Я думаю о тебе, поэтому думаю о Боге. Это как-то незаметно связалось для меня, следуя одно за другим. Не хочу, конечно, как-то обидеть твою веру, знаю, что церковь не очень любит, когда всякие открытия божественного, поиски высшего смысла и прочее происходят вне ее стен, но я как раз все открываю без духовника. Я, например, много раз спрашивал себя, глядя на страдающего от боли и увечий грудного ребенка: а это за что, Бог? Ребенку, всем нам? Так вот, это нам. Это мы, люди, должны найти способ избавления, излечения, исцеления. А чтобы мы делали это особенно отчаянно, Бог жертвует телами безвинных детей. Если умирает в мучениях обездвиженный старик, познавший все земные радости, это не бьет людей наотмашь, как вид умирающего ребенка.

Боюсь представить, что было бы с людьми, если бы Бог не заставлял их двигаться вперед, открывая новое и развиваясь, Европа столетия назад вымерла бы от чумы».

Екатерина Румянцева – Константину Жнецу

«Сегодня 40-й день, как не стало моего дорогого Егора. Снова, как и на похоронах, очень много людей, каждый или почти каждый из которых сказал мне о том, как много я значила для Ничегова. Его друг Халера – ты, возможно его помнишь по Новогорску, Валерий Халедин – сказал мне поразившую меня вещь: что он всегда завидовал Егору, потому что Егору было дано любить.

Я поняла, что он имел в виду: любить даже того, кого не за что было любить.

В очередной раз подумала, что похороны легче поминок – меньше слов. Все же православный обряд позволяет стоять и слушать. Если можешь стоять.

С другой стороны, соборование, отпевание, слова «о жизни вечной уготованной…» – это такое ужасное вранье. Что, больше меня Богу нужен этот, почивший лучший его раб?

Сейчас мне легче от самых простых человеческих движений. Например, его ребята – так Егор называл тех, с кем работал вместе – передали его иконописные работы мне. Смотрю на эти лики – и ничего не вижу, ни святых, ни грешных, в том числе самого Егора. Что-то сломалось в восприятии, и злюсь на это ужасно. Но на этой неделе приедет Ставродис, коллекционер из Салоников, увезет их все.

Я не вру про восприятие, я даже сейчас не могу ответить точно: ты был? И ты есть?»

Константин Жнец – Екатерине Румянцевой

«Я признаюсь в нескромном: вот уже два года, как я снова пишу. Или мажу. Проще говоря, беру краски, смешиваю их или не смешиваю – и наношу на поверхности, на что попало. Точнее, не на что попало, а на стены, потолки, фасады. Чем-то все это напоминает Новогорье. Только Новогорье одно! А сейчас новодел, новодел, много разного, есть среди них и церкви, и часовни, да и дома и квартиры. Мы с моим кумом – так я называю моего дорогого Семиверстова – ходим по людям, по конторам, ездим, конечно, тоже – если бензин не выходит слишком дорого, и делаем большую живопись. Жаль, что Семиверстов совсем старик, но я, во всяком случае, вижу на этих стенах и фасадах одну большую бесконечную картину, на которой я изображаю один бесконечный мир. Ни разу нам не сказал никто – что это плохо, хотя люди видят в этом нашу способность им угодить. Уверен, что ты увидишь эти картины тоже, когда сможешь приехать сюда».

Екатерина Румянцева – Константину Жнецу

«Больше всего меня раздражает здесь – я имею в виду Салоники – показная набожность местных. Ставродис, конечно, человек иного склада, он «Илиаду», например, читал, но читал на books.com. Но тоже нет-нет да перекрестится на купол церкви. Но в остальном, Костя, он человек понимающий, деликатный, поэтому когда ты приедешь сюда, он будет воспринимать тебя как родного, мы обсуждали это много раз. И я верю ему, потому что так же он обещал мне любить и Роксану, когда приехал за мной в Россию. И он это говорил искренне, я вижу – он занимается ею целый день, сразу, как только забирает из гимназии. У нее выпускной класс, она поступает в колледж, Никис возит ее по репетиторам. Он занят ею куда больше, чем я. Я не хотела сидеть дома – иначе зачем было уезжать из России? Сижу целыми днями среди картин, икон наших художников – у него большая лавка, катастима, как здесь называют, живописи. Дела идут не очень, зато много людей приходит как в музей, многие говорят по-русски. И просят рассказать про то, что на картине. А поскольку тут все на тему бога – другого здесь не продать – рассказываю, поминая бога хоть в чем-то добрым словом».

Константин Жнец – Екатерине Румянцевой

«Извини, что долго не писал. Сложно становится писать, т.к., во-первых, вижу плохо, ну ты этого еще не знаешь, т.к. молодая. Во-вторых, живу сейчас в общежитии, т.к. его и ремонтирую, так удобнее. Вообще, покраска больших объектов куда привлекательнее. Ходить меньше, тем более помощника нет, как ни горюй, Семиверстова не вернешь. С домом, конечно, удобнее, особенно пока кум был жив. Но денег дом требует… и забрали за долги. Если приезжать сюда, то лучше летом. Здесь красота, простор. Река с красивой излучиной, бор сосновый на горе, заливные луга, есть что посмотреть! Я вот все думаю: это ведь у меня все давно было и никуда не делось – и лес, и поле, и река».