Тень Галилеянина - [69]

Издали я смотрел на крест, на котором был распят Иисус. Тот, который стоял между двух других. Слева и справа от него на крестах висели два осужденных зелота. Не двое ли из тех молодых людей, с которыми мы познакомились в пещерах Арбелы? Может быть, даже те, что нас тогда провожали. Кто знает? Прямо над ними сейчас стояло закатное солнце. Оно освещало своим блеском крест Иисуса и кресты зелотов, мертвого и двух умирающих. Оно проливало свой свет на римских солдат и зрителей, которые со смешанным чувством ужаса и любопытства наблюдали за происходящим.

Мы стояли в тени Галилеянина. Мы понимали: эти люди никакие не преступники. С зелотами нас сводила судьба. Об Иисусе мы слышали от людей. Малх сказал:

– Если бы солнце могло видеть и чувствовать, как мы, оно бы померкло от горя. Если бы земля была живая, она бы сотряслась от гнева.

Но солнце не померкло. Земля осталась лежать под ногами. Был самый обычный день. Это только внутри меня померк свет. Только внутри меня сотряслись самые основания жизни. Только внутри меня шептали голоса: «Ты виноват! Ты виноват!». Голоса делались все громче. Все настойчивее. Я больше не мог им противиться. Они заглушили все попытки что-то возразить им. У меня закружилась голова Через секунду я потерял сознание.

Тимон и Малх на руках отнесли меня домой. Потом они рассказывали, что я пролежал в горячке, без памяти три ночи и три дня. Иногда я принимался бредить и говорил что-то про зверя, который будто бы угрожал мне. В такие минуты я кричал и метался на постели.

У меня самого остались от болезни лишь бессвязные воспоминания. В моем сознании то и дело проносились душераздирающие сцены. Снова и снова я видел перед собой троих распятых. Их боль превратилась в мой страх. Когда мне становилось легче, обрывки фраз во мне начинали складываться в молитву. В отчаянии я шептал:[241]

Боже мой, Боже мой,

Почему Ты оставил меня!

Почему Ты молчишь?

Почему так далек Ты от меня?

Денно и нощно молю я Тебя о помощи!

Но Ты неумолим.

Я знаю, Ты спас наших предков.

Но даже это – как мертвое воспоминание во мне.

Я больше не человек.

Я – зверь, червь, я – ничто.

Все кругом смеется надо мной!

Все кругом радуется моему поражению.

Многочисленные враги теснят меня.

Они обступили меня кольцом.

Разверстые пасти грозят мне.

Я – в их власти.

Мне не вырваться.

Мои кости распадаются,

Мое сердце болит,

Мое горло пересохло,

Язык прилипает к нёбу.

Я лежу во прахе,

Словно мертвый.

Окруженный, со всех сторон,

Я не вижу выхода.

Но Ты велел мне жить.

Без Тебя я не могу сделать и вздоха.

Призри на меня,

Ибо никто не поможет мне!

Три дня я провел между жизнью и смертью. Но по прошествии трех дней и трех ночей мне стало легче. Весы склонились на сторону жизни. Это произошло без моего участия. Прошло немало времени, прежде чем я нашел силы смириться с этим. Призраки последних событий еще долго не переставали мучить меня. Снова и снова вторгались они в мои сны. Тень легла на мою жизнь. Я еще то и дело кричал по ночам, когда чудовищный зверь, являвшийся в кошмарных видениях, бередил мою и без того растревоженную душу.

* * *

Дорогой господин Кратцингер,

Свое мнение о последней главе Вы перемежаете воспоминаниями о пережитом Вами лично, и эта часть Вашего письма произвела на меня сильное впечатление Оказывается, и Вы в свое время протестовали, когда в пятидесятые годы обсуждался вопрос о том, должна ли наша страна снова вооружаться. Тогда Вы отстаивали свои политические взгляды с Нагорной проповедью в руках. Сегодня Ваше отношение к таким попыткам скорее скептическое. Вы разделяете скепсис Пилата в отношении аргументации Андрея. И Вам пришлось стать свидетелем того, как Ваши надежды были распяты.

Вы совершенно правы: ни один министр обороны не может заверить агрессора, что не даст ему отпора. Министр финансов не может собирать сокровища только на небесах. Министр экономики не должен брать за образец лилии полевые и птиц небесных. Министр юстиции не может упразднить суды. Так значит, требования Нагорной проповеди относятся только к частной жизни? А их радикальные требования должны лишь служить нам неким зеркалом, в котором мы видели бы собственное несовершенство?

Я пришел к выводу, что они все же должны, пусть не напрямую, определять наши политические решения: общество должно быть устроено так, чтобы в нем не исключался эксперимент буквального следования тому, о чем говорится в Нагорной проповеди. Общество лишь тогда может считаться гуманным, когда в нем найдется место и для тех, кто отказывается от исков и судов. Оно лишь тогда гуманно, когда в нем позволено открыто любить своих врагов. Оно гуманно, когда позволяет существовать беззаботным аутсайдерам. Политики не могут напрямую руководствоваться Нагорной проповедью, но она может помочь для создания таких отношений, при которых отдельные личности и группы смогут жить, приняв ее как руководство к действию.

Не поймите меня превратно: я не считаю, что где-то в недрах общества следует выделить Нагорной проповеди укромную нишу, что-то вроде «нравственного заповедника». Напротив, структура общества должна быть такой, чтобы в нем оставался возможен эксперимент буквального следования тому, о чем говорится в Нагорной проповеди. Тогда группы ее последователей смогут влиять на все общество в целом, являя собой «свет мира» и «соль земли».