Тень Галилеянина - [16]
Метилий вздрогнул.
– Да, вы побежденный народ. Но цель политики Рима – обращать побежденных в друзей. На этой земле я хотел бы внести свой вклад в достижение этой цели. Вот почему меня так интересует ваша религия. Сегодня я узнал о ней много нового. Теперь мне понятно, почему многие называют евреев народом философов.[49] Философам всегда приходится трудно. Оглянуться не успеешь, а уже прослыл безбожником и возмутителем спокойствия: Анаксагора отправили в изгнание, Сократа заставили выпить чашу цикуты. Почему? У них были новые идеи, противоречившие общепринятому. Так же и у вас, евреев, есть своя новая и противоречащая общепринятому идея: ваша вера в единого Бога, который на стороне слабых. Это замечательная идея. Но с ней неразрывно связано и тяжкое бремя: быть не такими, как все прочие народы.
– Да, порой это и вправду бремя. Но, кроме того, и великая миссия – быть свидетелями Бога живого, пока остальные народы не уверуют в него!
Перед тем как мы расстались, я спросил Метилия о Тимоне. Он сказал, что Тимона должны освободить на следующий день. Я потребовал, чтобы его выпустили сейчас же. Метилий колебался. Но я насел на него, как Моисей на фараона: Отпусти нас! Тогда уже сегодня мы сможем приступить к выполнению задания. И он, в конце концов, разрешил.
Уважаемый господин Кратцингер!
Прочитав последнюю главу, Вы не без иронии спрашиваете меня: быть может, правильнее было бы назвать книгу не «Тень Галилеянина», а «Спор об иудаизме»? Вы правы: когда христианское богословие ведет спор об историческом Иисусе, оно начинает со своих иудейских истоков. Когда же его интерес сосредоточен не на историческом Иисусе, оно скорее склонно забывать об этих истоках.
Чтобы сегодня сделать понятным, в чем заключалась Благая весть, которую принес Иисус, без некоторого введения в иудейскую религию не обойтись. Иудаизму мы обязаны своей верой в единого Бога. Долгое время эта вера воспринималось как что-то само собой разумеющееся. Сейчас она – удел меньшинства. И мы должны заново открыть для себя эту веру, которая – и с исторической точки зрения и по существу – сделала возможным благовестив Иисуса.
В этом нам помогают иудейские истоки этой веры. Христианскую веру в Бога люди часто компрометировали в самой основе, не отделяя ее от таких понятий, как власть и сила. А как раз евреи, гонимое меньшинство, на протяжении столетий достоверно свидетельствовали, что Бог, о котором говорится в Библии, стоит не на стороне власть имущих и сильных.
Своим письмом Вы даете понять, что в том уважении, с которым я пишу о евреях, сквозит мой страх перед холокостом. Вы, безусловно, правы! Безусловно, >я рассматриваю эту тему «сквозь известные очки», как Вы справедливо замечаете. Но разве симпатия не лучше ненависти и предвзятого отношения? Может быть, нам лучше не столько спорить о наших «очках», сколько подумать, что же все-таки мы через них видим?! Может быть, с их помощью нам удастся и в вопросе об историческом Иисусе разглядеть что-то новое!
Следующая глава тоже написана, с тем чтобы читатель смог более живо представить тот мир, в котором жили тогда евреи. С нетерпением жду Вашего отклика.
Остаюсь
искренне Ваш,
Герд Тайсен.
Глава V
Община в пустыне
Нас снова было трое. В тот же вечер, как выпустили Тимона, мы вдвоем отправились на поиски Малха. Мы нашли его у наших знакомых в Иерусалиме. И вот теперь мы, все трое, ехали через Иорданскую пустыню в направлении Мертвого моря. Нашей целью были ессеи. Получится ли у нас добраться до них – этот вопрос по-прежнему оставался открытым. Что нам нужно было сделать, чтобы войти к ним в доверие? Как преодолеть их предубеждение против чужаков? Всю дорогу я думал об этом.
Предложить им какую-то сумму в качестве пожертвования? Деньги открывают многие двери. Почему эти люди в Кумране должны быть исключением? Но очень может быть, что деньги и владение имуществом для них ничего не значат. Все, что у них есть, принадлежит общине. И мне говорили, что эта община не нуждается. Ессеи обрабатывают землю, делают глиняную посуду и переписывают книги. Они разводят рыбу, продают соль и смолу, добываемую в Мертвом море.[50] У них есть свой доход. Так что вряд ли они польстятся на деньги.
Притвориться, что я хочу вступить в их общину? А если и тогда они не должны будут посвящать меня во все секреты? Что-то подсказывало мне: в этом случае они скорее всего сами захотят собрать обо мне больше информации, чем я о них. Одно я знал уже сейчас, а именно, что прием в общину растягивается на несколько лет.[51] Пройдет много времени, прежде чем мне удастся заслужить их доверие.
А что если попробовать подобраться к ним через Банна? В отшельнике, живущем в пустыне, ессеи должны видеть родственную душу. Но как мне уговорить Банна отправиться со мной в Кумран? Его, кроме того, сначала еще нужно найти. И даже если бы я его нашел, трудности еще не останутся позади: неизвестно, не считает ли Банн меня предателем.
Казалось, что у меня не получится найти путь к ессеям. Дорога шла через пустыню, такую же мертвую, как Мертвое море: безжизненные песчаные барханы, из-за которых можно было видеть не дальше, чем на пару сот метров. Нигде ни дерева, ни кустика. И только у самого Иордана – полоска густого леса. В похожих местах, между пустыней и Иорданом, когда-то жил я у Банна. Но то было намного выше по течению, в северной части Иорданской долины.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.