Тень фараона - [121]

– По какому праву? Если у вас был кто-то свой при дворе… почему он не связался со мной? Я скажу тебе: потому что ты отвергла меня и потому что у Иосифа не было в капе того, кто стал бы в будущем орудием в вашей борьбе. Он управлял тобой, как твой отец, как Эхнатон, как Атон… Атон! Джех был прав. Мы просто пешки, и нами всегда кто-то будет управлять.

Она опустила голову. Я продолжал кричать:

– Ты изменилась! Ты потеряла и свою веру, и невинность. Что с тобой сделали? Что тебе вбил в голову этот старый негодяй?

Она в слезах умоляла меня:

– Пойми меня, Пи!

– Ты такая же, как твои предки! В конечном счете ты оказалась такой же, как они!

– Нет! – возразила она. – Эта вера другая. Она очень похожа на веру в Атона и в то же время совсем иная…

– Я всего лишь хотел скрыться вместе с тобой и мирно жить! А ты рассказываешь мне о вере… Тебе недостаточно было богов?

– Но мы не можем забывать о тысячах наших братьев, которые живут, как рабы, но хотят того же, что и ты!

– Да ну их всех! У меня столько братьев и отцов, что я не могу их сосчитать… С каких пор эти люди стали твоей семьей? Будь ты проклята! Мне нет до них дела. Я сражался за тебя, а ты отдала им моего сына… чтобы он когда-нибудь развязал войну!

– Нет! Он не станет развязывать войну. Клянусь тебе! Только будет говорить о нашей вере там, среди них. И когда-нибудь сделает так, что нашим сельчанам не нужно будет таиться, или выведет нас из этой страны, где сейчас к нам относятся как к рабам. Клянусь тебе памятью Эхнатона!

– Как ты можешь знать это? Ты просто еще одна наивная, простодушная жертва в лапах этих крокодилов… вроде меня самого…

И я замолчал, понимая, что, в конце концов, она ни в чем не виновата, а, возможно, виноват я сам, поскольку оставил ее в руках человека, которого из‑за своего дурацкого самомнения считал слегка помешанным на каком-то боге. Я снова совершил ту же ошибку, что и в случае с Эхнатоном, в точности как и она… и не мог обвинять ее ни в чем, потому что мы были совершенно одинаковыми.

Я улыбнулся ей, словно оправдываясь. Она ответила мне улыбкой, и на душе у меня снова стало светло.

В конце концов я успокоился, хотя время от времени меня одолевали приступы гнева, сопровождаемые судорогами и нестерпимыми приступами боли, охватывающими все тело, от раны до кончиков пальцев. Внутренности по-прежнему жгло.

Удивительно, но ясное осознание того, что жить осталось недолго, помогло мне расслабиться. Понимание, что все закончилось, принесло мне удивительное спокойствие, чего трудно было ожидать в такой момент. Это спокойствие придало мне сил и ослабило боль.

– Скажи своим единоверцам, чтобы они помолились вашему богу за меня. Ведь я убил фараона.

Мое восприятие притупилось. Нефертити придвинулась и осушила губами мои слезы, как когда-то, и покрыла мое лицо поцелуями, что вернуло тепло моим щекам и заставило меня улыбнуться.

Я обнаружил, что не могу ненавидеть ее. И мне было так больно осознавать, что она хрупка и невинна. Я все простил ей и почувствовал себя лучше. Действительно, я не мог не думать обо всех тех, кто был мне знаком, кому я служил так или иначе. И я понял их всех: Эйе был отцом, Тут был сыном, чересчур избалованным, с непомерным честолюбием, с которым не мог справиться. Даже сам Хоремхеб представлялся благородным – на свой лад, ведь он противостоял мощи Темных, хотя и не самыми чистыми методами.

Но у них у всех было нечто общее. Жуткое давление, которое они испытывали с детства. Сознание, что они должны определять будущее страны. Эта ответственность давила так, что действия их зачастую были противоречивы.

Давление, которого я уже не ощущал, и отсутствие которого дало мне возможность мыслить трезво.

Я простил всех, и от этого мне стало хорошо. Это было странное ощущение. Я вспомнил тихие воды Нила, и снова меня убаюкивало его течение, пока следующий проблеск сознания не подсказал мне, чтобы я с толком использовал оставшиеся мне мгновения счастья. Я снова открыл глаза, хотя сон одолевал меня, а движения мои замедлились.

Я посмотрел на Нефертити. Ее лицо, по которому катились слезы, было прекрасно. Я улыбнулся ей. Я был счастлив, что она рядом. Закрыл глаза, отдаваясь удовольствию из‑за отсутствия боли, убаюканный обликом ее улыбающейся, который останется со мной, пока я жив.

И когда темнота стала завладевать мною, эта мысль согревала меня и возвращала к жизни.

Я испытывал благодарность судьбе за то, что меня любила эта женщина, и с удовольствием вспоминал, какой чудесный подарок я от нее получил.

Сын.

Сын, благодаря которому я останусь жить.

Мне было совершенно безразлично, что я был жалким слугой. Я ощущал себя фараоном, который держит на руках своего сына, осознавая, что его род продолжится.

У моего сына есть настоящее имя, а не имя раба или слуги, как у меня, которое никто не вспомнит. Но имя этого мальчика будут помнить.

Беспокойство заставило меня открыть глаза.

– Мой сын.

Я с трудом произносил слова. Прежде чем отдаться благодатному сну, я пошевелил губами, шепча:

– Как его зовут?

Нефертити улыбнулась. Она поцеловала меня, лицо ее было рядом с моим, когда она сказала: