Тень фараона - [115]

– Ты пришел защищать нас, а не уничтожать. С этой целью придут другие.

– По моей вине.

– Нет. Потому что так хочет бог. Но не бойся, мы не сдадимся без сопротивления.

Я удовлетворенно кивнул и заметил:

– Вижу, что тренировки дали результат.

– Да. Должен признать, поначалу я противился этому, как только мог, но она нам объяснила, что ты был прав.

– Она?

– Да. Она знакома с нашей верой и теперь исповедует ее.

Я засмеялся.

– Это не шутка. Увидишь сам. И согласишься со мной, что главное, чего тебе не хватает, – света, который вел бы тебя.

– Я не нуждаюсь в твоем боге.

Иосиф снисходительно улыбнулся. Улыбка его показалась мне более обидной, чем упрек.

– И что ты без бога, Пи?

– Я сам по себе, и никакой бог со своими корыстными жрецами не будет снова мной манипулировать.

– Если ты не избавишься от злобы, то не сможешь открыть свой разум для моих объяснений. Важно, чтобы ты выслушал меня, прежде чем увидишься с ней.

– Не хочу никаких объяснений! Я такой, какой есть! Я рос в убеждении, что нет другого бога, кроме Атона. И когда вырос, выяснил, что единственный бог, в которого меня научили верить, – не более чем сон, а другие варианты – плод человеческой алчности. Как я могу сейчас слушать тебя?

Почтенный старик вздохнул, как-то весь сжался и понимающе потрепал меня по плечу.

– Я отрекаюсь от богов, – сказал я. – Я лишь хочу в мире прожить свою жизнь с женщиной, которую люблю и которую ты мне не даешь увидеть.

Он кивнул, признавая свое поражение.

– Она ждет тебя.

Все внутри меня затрепетало. Старик жестом велел мне обернуться, но я застыл, робея перед встречей с женщиной, которую всегда так любил… и которой теперь боялся.

– Ты можешь положиться на Нахтмина в организации обороны, – сказал я. – Он опытный военачальник… Но приставь к нему человека с кинжалом. Я не доверяю никому.

Старик снова кивнул.

– Ты изменился, – заметил он.

– Не по своей воле.

Он обнял меня и ушел.

37

У меня не было сил пошевелиться. Я не знал, что делать. Я весь покрылся потом, мысли путались.

Я чувствовал, что задыхаюсь. Казалось, легкие отказывались качать воздух, а рот и горло пересохли.

Я взглянул на свои руки. Они дрожали.

Когда я поднял взгляд, она стояла передо мной.

Я смотрел на нее сквозь выступившие на глазах слезы.

Она улыбалась.

Не говоря ни слова, она взяла меня за руки. На мгновение замерла, удивленная тем, что они влажны от пота.

Она была такая же, как всегда.

Морщинки не портили ее, а придавали ей спокойствия, которого ей всегда не хватало и которое делало ее вдвойне прекрасной, ведь теперь в ее взгляде светилась мудрость.

Ее кожа слегка сияла, позлащенная солнцем, которого она при дворе всегда избегала (кроме, разумеется, церемоний, посвященных Атону), чтобы сохранить белизну кожи. В прошлом году она казалась мне красавицей в общепринятом смысле. Сейчас она была красива безусловно, в соответствии с законами природы, изначально присущей женщине красотою, не требующей никакого украшательства.

Я всегда думал, что тайна ее красоты кроется в изысканности. Короткие парики, которые придумал Эхнатон, а Нефертити ввела в моду, и которые Тут настойчиво разыскивал по веселым домам, меняя доступных женщин. Из самых отдаленных уголков мира за невероятную цену привозили редчайшие благовония, краски, воск, глину, уксус и тому подобное для поддержания облика царицы, истинно государственного достояния, не менее драгоценного, чем дворцы города Солнечного Диска, Фивы, пирамиды или великолепные усыпальницы.

Я вспомнил, что, когда она появлялась на какой-нибудь церемонии или приеме, удивленный шепот, предварявший ее появление, стихал. При ней повисала тишина в заполненном народом внутреннем дворе дворца.

А сейчас я понял, что все это искусство, вместо того чтобы подчеркивать ее красоту, многие годы скрывало ее, поскольку не было сомнения, что солнце и, возможно, образ жизни, который вели эти спокойные люди (я не смел думать, что, возможно, и их бог), оказали на Нефертити воздействие, подобное дождю, возвращающему к жизни растения, потемневшие и пыльные, открывая в них красоту, о которой мы не подозревали.

Несмотря на то, что я идеализировал ее, я оказался не готов к этой свежей улыбке.

Больше я не выдержал и в смущении склонил голову. Ее улыбка ранила меня.

Она обхватила ладонями мое лицо и, заставив поднять голову, стала целовать его, шею и руки. Я отпрянул. Я не мог заставить себя быть частью этой лжи, пусть мне и предлагали противоположное.

Нефертити заговорила. Она произнесла одно лишь слово, такое короткое, такое простое, но в нем было все:

– Пи.

– Ты… знаешь?

– Да. Я помню все. Спокойствие, которое ты мне обеспечил здесь, вернуло мне разум.

– Ты никогда не была безумна. Ты только пряталась.

– Я была безумна задолго до того, как Тут изнасиловал меня. Возможно, после этого мое состояние усугубилось, но я не была вменяемой до тех пор, пока ты…

– Пока я не воспользовался твоей ошибкой.

– Нет! Может быть, я не вполне была собой, но я знала, кого люблю, хотя имя, срывавшееся с моих губ, было другим.

– Но ведь ты видела перед собой своего…

– Нет! Я видела тебя. Я сознавала, что делаю, и именно этот акт любви вернул мне разум.