Тень без имени - [45]

Через пять дней я приземлился в аэропорту Франкфурта с твердым намерением посетить все дома престарелых в городе, чтобы обнаружить следы завещания Блок-Чижевски. Затея казалась настолько абсурдной, что любой другой отказался бы от нее, но я был уверен, что моя интуиция приобретет большую определенность по мере приближения к тому месту, в котором мне было предназначено оказаться с самого начала моей гротескной одиссеи.

Было бы слишком утомительным описывать подробности моего хождения по домам престарелых Франкфурта в поисках информации о том, связан ли какой-нибудь из них с именами барона Блок-Чижевски или генерала Тадеуша Дрейера. Я раздавал деньги и просматривал длинные списки проживающих, не зная точно, какое имя искал. Достаточно лишь заметить, что недели, занятые этими поисками, прошли для меня как бы вне времени, будто моя идея фикс продолжить неудавшиеся попытки художника вела меня на край света, а единственным компасом мое собственное страстное желание почти на грани нервного расстройства. Когда наконец мне удалось отыскать заветное место, я ощутил, как опустилась вниз последняя песчинка в огромных песочных часах, которые вели отсчет моего существования и жизни Коссини с момента смерти барона Блок-Чижевски.

Место, куда привели меня мои поиски, было одним из тех обветшалых и неухоженных домов, где находят свой приют скорее бродяги, чем пожилые люди, учреждением без названия, администрация которого получает из социального бюджета гораздо больше средств, чем тратит на своих постояльцев. Готовый к любым неожиданностям в том, что было связано с историей барона, я тем не менее испытал удивление, узнав о том, что он не только передал этому заведению в собственность свои женевские владения, но и на протяжении многих лет оставался самым почитаемым и щедрым благотворителем этого дома престарелых. Управляющий приютом был почти так же стар, как и большинство обитателей учреждения. Хотя он с самого начала утверждал, что у него проблемы с памятью, нескольких марок оказалось достаточно, чтобы она восстановилась. Проследив до этого места пути использования наследства барона, растрачивая свою жизнь с пылом, которого я и сам не предвидел, я в определенной степени имел право на то, чтобы каким-либо способом выяснить суть дела. Благодаря интуитивным исследованиям Коссини зубчатые механизмы жизни и смерти моего бывшего соперника по шахматам были уже собраны в моей памяти. Администратору потребовалось придать им минимальный импульс, чтобы они начали свой ход. Мне трудно давался этот последний шаг к истине, который полностью зависел от старого врача, не страдающего избытком честности, безусловно, знавшего значительно меньше, чем хотел показать. Несомненно, этот человек позволит своим воспоминаниям всплывать очень медленно, ожидая, что мое стремление узнать принесет ему дополнительный доход. Однако теперь я имел достаточно времени для того, чтобы выслушать его, и терпеливо ждал его версии нашей истории.

— Это будет последний раз, когда я говорю с посторонними о том, что касается покойного барона Блок-Чижевски, — предупредил меня старик в тот вечер. — Он всегда просил нас проявлять осмотрительность, говоря о его делах. К тому же я не считаю правильным говорить о них со столькими людьми.

Он говорил с упреком, почти с высокомерием брошенной любовницы и мелодраматической интонацией, приобретенной им в результате чтения чрезмерного количества дешевых романов. Вероятно, его история была такой же двойственной, как и все, что имело отношение к барону Блок-Чижевски, но в конце концов я почувствовал в его интонациях ту искренность, которая полностью отсутствовала в ходе моих предыдущих расследований. В его словах не было чего-либо такого, что сегодня можно было бы оценить как неопровержимое доказательство. Тем не менее на этот раз история, рассказанная администратором, наконец-то позволила рассеять туман если не над всей панорамой пейзажа, остававшейся в полной дымке в течение последних лет, то, по крайней мере, над отдельными ее частями.

Барон Блок-Чижевски, начал свое повествование старик, написал ему вскоре после войны, интересуясь состоянием одного из постояльцев, некоего Виктора Кретшмара, который попал в дом престарелых в феврале 1937 года, после того как провел четыре года в венских тюрьмах по обвинению в организации крушения поездов, в результате которого погибли десятки людей. Блок-Чижевски умолял своего корреспондента соблюдать полную конфиденциальность и благородно обещал взять на себя все расходы по содержанию этого постояльца в обмен на то, что ему будут регулярно сообщать о состоянии Кретшмара. Старик Кретшмар, продолжал свои пояснения администратор, был оборванцем, остатком человека, у которого моменты умственного прояснения чередовались с длительными приступами ярости. Конечно, приют с благодарностью принял предложение барона, и начиная с этого времени ему пунктуально высылали сообщения о постояльце Кретшмаре в обмен на существенные денежные суммы, которые, предположительно, тратили на содержание старика и уход за ним. Много лет спустя, в июне 1960 года, барон лично появился наконец в доме престарелых. Единственным багажом Блок-Чижевски была шахматная доска, и он потребовал разрешить ему переговорить с постояльцем. Все попытки барона вернуть Кретшмара к действительности при помощи угроз, слов и едва сдерживаемой ярости оказались безуспешными. Его отчаяние по поводу того, что ему не удалось ни уговорить, ни заставить старика сыграть с ним партию в шахматы, было настолько сильным, что сам управляющий не знал, кому из двоих пожилых людей следовало находиться в доме престарелых. Блок-Чижевски провел в городе несколько недель и безуспешно повторял свои попытки, вплоть до того дня, когда пресса сообщила об аресте Адольфа Эйхмана в Буэнос-Айресе. Привыкший к флегматичному темпераменту барона, администратор не мог объяснить себе состояние ярости и безмерной тоски, в которое повергло это сообщение его благотворителя.