Темпоград - [30]

Теперь можно продолжать рассказ.

Путники изнывали. Тесное помещение было налито сухим зноем. Казалось, даже воздух пропечен, обжигает при малейшем движении. Обжигали металлические ручки и пластиковые стены, больно было притронуться к искусственной коже, даже своя кожа казалась горячей. Горячая кровь стучала в висках, горячий кислород опалял горло. Не освежало питье, не освежал душ; горячие брызги вскипали паром на горячем полу. В пару еще тяжелее было дышать.

Тоит махал вялыми ластами около лица. Жестом показывал: дай дух перевести. Лев и сам мечтал о передышке. Руки сами собой тянулись к регулятору: сбавить темп. Но усилием воли он сжимал пальцы в кулак.

- Потерпи, Клактл. Нас очень ждут в Темпограде. Для твоего же Тоитла потерпи.

Лев соглашался испечься и задохнуться, лишь бы о нем не сказали пренебрежительно: «Зря послали мальца. Слабоват оказался».

- Терпи, Клактл. Для твоей планеты стараемся.

Льву было легче, чем тоиту. Он понимал цель, да и ум его был все время занят. Прежде всего он совершенствовался в тоитском языке. Стремясь разоблачить «обманщика», поймать его на противоречиях, Клактл все время донимал Льва вопросами. И Лев узнавал все новые слова, вникал в тонкости произношения, упражняясь, сам задавал вопросы. Клактл охотно рассказывал о своей стране с некоторым оттенком элегической грусти. В тесной жаркой однопространственности все казалось ему прекрасным на Тое: бескрайние пески пустынь, мутные воды Реки, циклопические стены, ограждавшие города от набегов кочевников, даже сами кочевники на своих четырехрогих. И корявые глыбы дворцов, и мокрые узоры хаиссауа, шествия жрецов с факелами, жертвы Великой водной змее. Клактлу все казалось умилительным, а Льву - удивительным.

Удивляли Льва, гражданина XXI века, и многие черты жизни тоитов, как бы извлеченные из далекого прошлого.

Сам он родился и вырос на махонькой планете, космической крапинке, которую спутник облетал за полтора часа. За сутки Лев мог добраться до любого поселка в Австралии или в Антарктиде. Он жил на односуточной планете, Клактл же - на необъятной, многомесячной. Даже по Реке в иную деревню надо было плыть из столицы месяцами.

Лев вырос в прекрасно изученном, хорошо знакомом мире, о каждом факте на каждом участке Земли мог запросить и получить фото с описаниями. Клактл же проживал в мире неведомом. Даже он, грамотный жрец, почти ничего не знал о чужих странах. Для большинства же тоитов письменность не существовала вообще. О прошлом и отдаленном они узнавали по смутным слухам: «Старики говорят, что…»

Еще удивительнее были социальные черты.

Детская смертность! Половина младенцев умирала, не успев научиться ни ходить, ни говорить. А голодовки! В неурожайные годы целые области вымирали, трупы валялись повсюду. А мимо трупов шествовали парадные процессии жрецов, ехали властители на колесницах. Равнодушие имущих, покорность умирающих. Почему терпят, для чего терпят?

«Вот где проблем непочатый край, - думал Лев. - Целую планету надо накормить, просветить, нормальную жизнь наладить. Хорошо бы попасть на работу в будущий Тойплан, которому поручат проектировать хозяйство планеты. Впрочем, вероятно, начинать надо бы с революции. А это уже внутреннее дело тоитов, тут вмешиваться не полагается. И вообще, рассуждать о хозяйстве рано пока. Сначала надо спасти Той, потом уже перестраивать, благоустраивать… Благо-устраивать, устраивать благо… бла-го…»

Мысли лениво ползли, буксовали в усталом мозгу. Потом он додумает. Сначала выбраться надо из этой душегубки.

- Долго еще? - ныл представитель неблагоустроенной планеты.

- Потерпи, друг, - хрипел Лев. И сам взывал в микрофон: - Долго еще?

Связь с внешним миром не прерывалась, можно было спрашивать что угодно, но ответы приходили не сразу, с увеличивающейся проволочкой. Так и в космосе, в удаляющейся ракете: на орбиту Марса ответ придет минут через десять, к Юпитеру - через час, на уровень Сатурна - через два часа с лишним. У Льва было такое ощущение, будто однопространственность удаляется в неведомые дали, падает, валится в бездонную дыру. На самом же деле кабина стояла на месте, все в той же стенке, перемещалась только поперек времени. И потому нельзя было ответить с определенностью на простейший вопрос: «Долго ли еще терпеть?» По какому времени «долго»? По московскому, по темпоградскому или по неравномерно изменяющемуся, от регулятора зависящему времени кабины?

В промежутках между вопросами и ответами из внешнего мира приходили инструкции, советы и настойчивые просьбы - держаться, не растрачивать часы на передышки (если тоит чувствует себя сносно).

- Не могу больше, - хрипел Клактл.

- Друг, потерпи. Очень нужно вытерпеть.

Раза три и Юстус включался в передачу, видимо, отошел. Слабым голосом он расспрашивал о самочувствии Клактла - не Льва, а Клактла. Юноша был немножко задет, что не о нем беспокоятся, отвечал с некоторым раздражением:

- Хнычет все. Противный такой, чешуя шелушится. Я бы не стал жизнь отдавать за таких. Нелюди вроде.

- А для меня они как дети, - ответил Юстус (через добрый час). - Да, детишки, неопрятные, невоспитанные, невежественные, драчливые. Вырастут, будут людьми. Для будущих людей стараемся.