Темп - [2]
О том диковинном, даже варварском, святотатственном будущем, к которому он, несмотря ни на что, привык относиться с доверием и симпатией, поскольку в своей личной, связанной с путешествиями сфере сам был одним из творцов этого будущего. Необходимо уточнить: внутри этого весьма своеобразного, совершенно замкнутого мира, сплоченного вокруг своего флага так же, как кельтский мир вокруг арфы своих бардов, мира, где, если разворачивать его хронику от притонов и лупанариев Античности до огромных ультрароскошных огражденных от парий спален, всеми своими огнями вгрызающихся — правда, не очень глубоко — в ночной мрак, то единственными знаменательными вехами, за исключением внешних событий, явились изобретение подъемника для подачи блюд из кухни в столовый зал, изобретение акустической трубы, открытие в люцернском «Швейцерхофе» в 1886 году однофазного переменного тока и, наконец, предвосхитивший сенсационное развитие «сантехники» переход от кабинетов по-турецки к туалетам с унитазами по-английски.
О будущем, в котором без труда находила себе место та светлая молодежь в плиссированных юбках и белых брюках, — тогда ее еще не называли европейской,[4] а две войны весьма убедительно доказывают, что она таковой и не была, — увиденная из его окон на теннисных кортах, которые поглотили часть прилегающего к отелю сада. За сменой поколений этой молодежи он наблюдал из года в год в сезон цветения нарциссов и смирнского жасмина. И поэтому ему всегда удавалось приспособиться к обстоятельствам — он видел, как налетает шквал, как вздымаются волны великих депрессий, как надвигаются войны, превращающие отели в госпитали, а изгнанных королев неизвестно во что, порой даже в изрешеченные пулями трупы, которым отдают почести в морге. Сумел он приспособиться и к революциям, которые нередко не только свергали пашей и монархов, но и превращали в пожарища либо обрекали на разграбление, как бывает с хлебными амбарами во время голода, прекраснейшие из его дворцов, сказочные караван-сараи, воздвигнутые посреди сплошной нищеты. И все же его место оказалось в потоке, уносящем наш век и разбрасывающем поколения его сменявших друг друга клиентур, потому что, несмотря на то, что лично он и не принадлежал к числу приспешников капитализма и колониализма, тем не менее имя его в некоторых частях света стало их символом, символом западной гордыни и роскоши, даже знаменем, объединявшим те классы, которым история постоянно выносит свой приговор, но которые, однако, сразу же, едва оправившись от искупительного жертвоприношения и лишь слегка перераспределив роли, возрождаются в тех же декорациях.
Мемуаров Тобиас после себя не оставил. А жаль. Вероятно, для того, чтобы нарисовать картину несчастий либо несостоятельности великих, нужен был бы иной гений, отличный от того гения, которым обладал он. Он видел все с большой высоты. Что не побуждает к письму. Если не считать разного рода конференций, посвященных проблемам мира или же проблемам рыбной ловли, которые иногда проходят в больших отелях, последние обычно ограждают себя от всего, что может случиться вне их стен. Равно как и от шума, загрязнения и уродливости окружающей среды, от удручающего зрелища нищеты некоторых народов. Эта отстраненная, изолированная от современности, защищенная от любой инфекции действительность является одной из льгот, предоставляемых клиентуре, созерцающей этот стерилизованный мир, который иногда, как корзина с каллами и орхидеями, венчает крышку чаши, а иногда весь погружается в особую питательную среду. Тобиас считал своей обязанностью гарантировать полную непроницаемость. Надо сказать, функциональная организация гостиничных служб полностью подчинена этому требованию. И кондиционированный воздух, для которого необходима герметизация всех отверстий, недавно довел до своего логического завершения — как бы абсурдно оно ни было — столь точное предвосхищение будущего.
Эта изоляция, по замыслу великого Тобиаса Ласнера-Эггера и всех тех, кто ему подражал, служит залогом качества обслуживания на самом высоком уровне. Его собственные ощущения нам трудно себе представить. Трудно понять, что он, свидетель стольких событий, думал, когда обращал свой взгляд в прошлое. Как должен был он реагировать на потрясения, которые изменили лик земли, в особенности на кровавые гекатомбы принцев, властелинов, министров, людей, которые относились к нему с уважением, иногда даже дружески, при случае открывали ему кредиты и оказывались его лучшими помощниками? Что за странный мир! Драмам каждого из них, разорениям, изгнаниям, болезням здесь отвечало лишь движение ластика, стирающего записи в таблице въезжающих. Случалось ли ему из-за этого переживать? Или у него выработался иммунитет? Способствовали ли подобные, нередко жестокие развязки судеб, о жутких деталях которых сообщала пресса, эти кошмарные смерти, выпавшие на долю людей, принадлежащих к самым заметным ветвям общества, людей, чей такт, чьи душевные и интеллектуальные достоинства он имел возможность оценить, развитию у него скептицизма, равнодушия, безразличия ко всему, что не имело отношения к накоплению и равновесию финансов его концерна? Разве что портрет царицы в одном из монтрейских салонов — обычно не замечаемый посетителями — пробуждал какие-то воспоминания и вносил ноту весьма неопределенной меланхолии. Что-то в духе улицы Царевича в Ницце, рядом с православной церковью. С такой профессией, как у него, нельзя не ставить время от времени прошлое на свое место. А это приводит к неблагодарности. В частности, по отношению к прежним обнищавшим клиентам, которые предлагали свои услуги и которым приходилось отказывать. Деклассированность так же противопоказана персоналу, как и клиентам. Последние были бы шокированы, узнав в служащем регистратуры или в учителе фехтования одного из тех, кто некогда принадлежал к их кругу, и не знали бы, как в такой ситуации себя вести. Тягостная встреча для людей, которые и сами не застрахованы от подобных метаморфоз. Безотказная работа отелей, естественно, предполагала утаивание подобного рода превратностей за неизменными декорациями и ровными улыбками.
