Тёмный рыцарь - [18]
Каждое утро, перед самым рассветом, они продолжали свой путь по Галилее, мимо озера, где Иисус ловил рыбу и прогуливался среди деревьев и кустов, лишенных сейчас своего летнего великолепия. Тамплиеры задержались там ненадолго, наблюдая за взлетающими с воды и кружащими в небе утками и чибисами, по настоянию Парменио вскоре двинулись дальше. Иной раз они останавливались в крестьянских домах, полных блох, где все говорило о нищете. Случалось им ночевать и в замках либо в полевых укреплениях своего ордена. Наконец добрались и до знакомого гарнизона крепости Шатель-Блан, расположенной на горной круче, в мрачном уединенном месте, окруженном овалом стены, с высоко взметнувшейся главной башней, где размещались и гарнизонная церковь, и источник, снабжавший всю крепость водой. Кастелян[52] весьма обрадовался, встретив своих бывших воинов и надеясь услыхать от них свежие новости. Он выслушал рассказ о порученном им деле и открыл рот от удивления, однако приказал немедля выдать все требуемое, свежие припасы и лично проводил их за ворота крепости, где начинался последний отрезок назначенного им пути.
Как только они распрощались с кастеляном, Парменио вступил в свои права и повел их безлюдными горными тропами и тесными ущельями, вдоль крутых обрывов, по занесенным песком оврагам. Кругом были почти сплошь голые скалы, ничего здесь не произрастало, кроме колючего кустарника да разбросанных там и сям цветков лаванды и одиноких кактусов, — ни лугов, ни клочка пригодной для плуга земли, лишь камень да редкие деревца и кустики. Изредка в тени склона какого-нибудь выжженного солнцем оврага из земли бил ключ. По ночам тамплиеры располагались где-нибудь под нависшей скалой, а тишину вдруг разрывал жуткий вой, слышалось сопение — ночные хищники выходили на охоту. Воины постепенно привыкли к шелесту крыльев сов, от которого по спине пробегал холодок, — на миг в свете костра проносилась стремительная тень, другая, и сразу же растворялась, как призрак, во тьме. Время от времени они замечали искорки света, будто вдалеке вспыхивали походные лампы. Парменио объяснил им, что горы — это не только обиталище демонов и неприкаянных душ, но и пристанище отшельников-анахоретов, одичавших людей, которые на вершинах гор ищут общения с Богом. Проводник добавил, что за тамплиерами, несомненно, тайком наблюдают лазутчики, которых послал Шейх аль-Джебель — Старец Горы.
На третий вечер после выхода из Шатель-Блан они расположились на ночлег в горной пещере, устроившись вокруг небольшого костерка. Небо было усыпано яркими звездами, сияла серебром полная луна. Майель заговорил вполголоса о том, что через пару месяцев наступит весеннее равноденствие, а за ним праздник Пасхи. Де Пейн, вполуха слушавший болтовню сидевших позади него провансальцев, пристально посмотрел на товарища. С Майелем он познакомился в Шатель-Блан. Там они жили в одной келье, стали боевыми побратимами: в бою они сражались плечом к плечу, и клятва обязывала их защищать друг друга. С тех пор миновал, должно быть, год. Когда Эдмунд немного привык к порядкам гарнизона, он понял, что Майель — человек достаточно разумный, хотя и чересчур скрытный. Это был хороший боец, испытывающий упоение в бою. У него было холодное сердце и железная воля, что еще раз подтвердила расправа в Триполи над теми, кого сам Майель назвал «тремя мародерами». Когда они отбывали в Иерусалиме назначенное им наказание, англичанин стал более разговорчивым, шепотом отпускал шутки в адрес Тремеле и других вождей ордена, не скупясь на колкие замечания. Как монах он отстаивал положенные братьям молитвы, посещал торжественные службы, будто это была разновидность воинских упражнений, и со смехом признавал, что не очень-то набожен, не слишком благочестив, короче говоря, не их тех, кто «без Бога ни до порога». Де Пейн заключил, что это, должно быть, последствия совершенного Майелем в Англии святотатства — убийства клирика, что повлекло за собой немедленное отлучение от Церкви. Однажды Майель даже рассказал подробно, как это все случилось: как в пылу спора он убил служителя церкви, а потом вбежал в храм, схватился за край алтаря и попросил убежища. В конце концов, по прошествии сорока дней, ему позволили покинуть церковь, он укрылся в Лондоне и принял епитимью, наложенную на него епископом за грехи: он обязан был вступить в ряды рыцарей-тамплиеров. Из всего этого де Пейн заключил, что Майель не тот человек, которого может волновать праздник Пасхи или предваряющий его Великий пост.
