Темный рассвет - [15]

— Я хочу лично переговорить с каждой из воспитательниц. — Заметив, как напряглась мадам Арзе, добавила: — В следующий раз. Подготовьте для меня личные дела, я их изучу перед встречей.

Директриса кивнула, расправляя складки малинового платья. Надо отметить, желтый ей шел больше: в густой седине скрывались очень светлые волосы, маленькие глазки под белесыми бровями поблескивали, поэтому яркий цвет превращал мадам Мячик в моль, влипшую в пятно краски.

— И еще. Пригласите мадам Горинье. Нужно немедленно ее рассчитать с сохранением месячного жалованья.

На пухлом лице отразилось недоверие и растерянность, мадам Арзе нахмурилась.

— Но… но Сандрин Горинье старшая воспитательница. Она моя правая рука, и мне хотелось бы…

— Вам придется подыскать себе новую помощницу. А еще сообщить остальным, что в этой школе никто больше не посмеет тронуть детей и пальцем, — здесь мне сегодня больше нечего было делать, поэтому я решительно направилась по коридорам, и директриса покатилась следом.

— Мадам Феро, не принимайте поспешных решений. Сандрин — опытная воспитательница, к тому же она вдова, и о ней некому позаботиться…

Поспешным мое решение не было — с мадам Горинье все было ясно с самого начала. Эта женщина из породы людей, озлобленных на жизнь, на всех и вся вокруг и срывающая свое разочарование на беззащитных детях. Но судя по выражению лица директрисы, именно я сейчас была воплощением зла. Что ж, пусть так. Остановилась и обернулась, смерив мадам Арзе холодным взглядом. Под которым она окончательно стушевалась и принялась крутить на пухлом пальце тонкое обручальное колечко. Насколько мне было известно из личного дела, которое нашлось среди остальных бумаг, ее муж в добром здравии. Странно, что они с супругой уже несколько лет не живут вместе, хотя до сих пор не в разводе.

— Вот поэтому мы рассчитаем ее с сохранением месячного жалования. Ей не стоит работать с детьми, а вам — ставить под сомнения мои решения. Сколь бы поспешными они вам ни казались.

Директриса побледнела и закивала — быстро-быстро.

— Конечно, мадам Феро.

Оставался еще один важный вопрос.

— Вы подготовили для нас документы по опекунству над Софи Фламьель?

— Да, да, конечно… — мадам Арзе всплеснула руками. — Только вам нужно приехать вместе с графом, чтобы их подписать в присутствии нотариуса.

— Разумеется.

Я задержалась еще ненадолго, чтобы побеседовать с воспитанницами и сообщить, что вскоре вместо бесконечных уборок, расчистки дорожек и шитья, у них появится личное время. Девочки смотрели на меня с недоверием, особенно старшие, но в глубине их глаз я видела смутную хрупкую надежду, и от этого на душе становилось особенно тепло. Разумеется, Равьенн — всего одна школа, а сколько еще таких… Но мне бы очень хотелось верить, что я смогу вернуть этим детям радость. Подготовить их к жизни, которая, возможно, и не всегда будет баловать, но станет для них немного более яркой и не такой жестокой с самого начала.

Глядя на воспитанниц, отчетливо вспомнила Анри: как он протягивал Софи руку и улыбался. Сердце болезненно сжалось, а холодные иголочки, покалывающие запястье, вернулись снова. Все время, что я была занята, удавалось не думать про мужа и про Винсента, но сейчас сожаление обрушилось волной, грозя затопить хрупкий замок шаткого спокойствия. Радость как рукой сняло, не спасали даже посещавшие меня в последние полчаса мысли о девочках. С каждой минутой наша ссора становилась все более далекой, но от этого не менее острой. Да, мне не следовало принимать Равьенн, не посоветовавшись с ним, вот только дело уже сделано. Можно подумать, я прыгаю от счастья из-за того, что Эльгер обратил на меня свое монаршее внимание!

На этой мысли, на пути к экипажу, меня и застал окрик мадам Горинье:

— Мадам Феро!

Обернулась: воспитательница стояла чуть поодаль. Сейчас она казалась еще более костлявой и сухой, напоминая старую гнилую доску, ощетинившуюся занозами. Глаза ее горели ненавистью, узловатые пальцы побелели. Она подошла ближе и остановилась.

— За что вы меня рассчитали?

— За вашу жестокость. Вам здесь не место.

— Что вы знаете о воспитании! — Выкрикнула она. — О воспитании сирот, которых взрослая жизнь вышвырнет на улицу?

— Достаточно для того, чтобы понять, что страх и боль в глазах ребенка — это ненормально.

— Вы выросли совсем в другом мире!

Скажите это моему отцу.

— Мир для всех одинаков, — хмыкнула я. — И в моих силах сделать его немного лучше.

Худое лицо исказилось от злобы.

— Вы пожалеете. — Процедила мадам Горинье сквозь зубы.

Рот ее, представляющий тонкую полоску, почти не открывался, хотя слова из него вылетали: скупые, жесткие, пропитанные ее внутренним ядом. Как она умудряется говорить и не отравиться — большой вопрос.

— Найдите себе занятие по душе, — посоветовала я, развернулась и подала руку кучеру, ставшему свидетелем этой сцены.

Устроилась в экипаже, и закрыла глаза. Ненависть мадам Горинье меня беспокоила мало, гораздо больше волновало то, что осталось в поместье. Несказанные слова, нерешенная обида — глубокая пропасть, которую я своим отъездом наверняка сделала еще глубже. Как назло, на Лавуа обрушился затяжной дождь, дорогу размыло, и экипаж полз просто с черепашьей скоростью. Временами начинало казаться, что если я сама потащу карету, так и то доберемся быстрее. Вода текла по стеклам, иногда даже не было видно, где мы едем, а потом и вовсе начало темнеть.