Темный кипарис - [15]

— Как вы понимаете, мисс Оуэнз, заурядность Тодда не волнует меня. Заурядность имеет наилучший шанс для выживания, если вы серьезно занимаетесь этим. Так что не чувствуйте себя обязанной выставлять его передо мной в лучшем свете.

— Я не намеревалась выставлять его в лучшем свете, как вы говорите. Что сказать о Тодде… Мне порой хотелось бы, чтобы он был заурядным мальчиком. Тогда знаешь, чего ожидать. Но… — Она замолкла в молчаливом смущении. Мистер Хок заставил ее разговориться, несмотря на принятое ею решение. — Мне кажется, оба ваших сына… — Это оказалось еще хуже. Стелла прикусила губу и замолкла.

Мистер Хок слегка заерзал в своем кресле. Его широкие плечи наклонились к ней. Его глубокие глаза теперь прожигали ее.

— Оба моих сына… что, мисс Оуэнз?

Стелла почти дерзко вздернула подбородок:

— Судя по тому, что я слышу, Оливер, должно быть, был также исключительным мальчиком.

Мистер Хок опустил взгляд на свои руки, как бы внезапно озаботившись длиной своих пальцев. Однако голос его звучал по-прежнему бесстрастно:

— Что вы слышали об Оливере?

После того как она затронула этот вопрос, отступать было поздно. Стелла сохраняла спокойствие, хотя чувствовала, как дико колотится ее сердце.

— Только то, что он был братом Тодда. И что он умер в начале этого года. Тодд говорит, что он утонул в бассейне.

— Таково было официальное заключение. Смерть в результате утопления.

Стелла молча удивилась выбору его слов. Вслух она произнесла:

— Наверное, когда думаешь об этом, то удивляешься, что не происходит больше подобных несчастных случаев. Подрастая, мальчик должен учиться правилам безопасности. Он не должен входить в воду там, где чересчур глубоко, или переоценивать свои возможности, не опасаясь последствий…

— Оливер прекрасно плавал, — произнес Артур Карлтон Хок с большой осторожностью. — Так же прекрасно, как скакал на лошади, стрелял из ружья или расправлялся с алгебраическими уравнениями.

— Тогда каким ударом, должно быть, явилось для вас такое несчастье! Как это случилось, мистер Хок?

Темные глаза сделались почти светонепроницаемыми.

— У них разные версии… у чиновников. Переутомление, судорога, возможно, или даже какой-то внезапный припадок. Что было на самом деле, не имеет сейчас значения. Факт остается фактом: Оливер умер в бассейне.

Стелла сдержала рвущийся из груди поток по-женски сентиментальных слов. Сказывалось странное воздействие самого мужчины. Даже в моменты слабости, когда он кажется беззащитным, она должна воздерживаться от жалости к нему. Он не потерпел бы этого. Она совершенно ясно поняла это, у нее не возникло ни малейших сомнений относительно своего странного работодателя.

— Тодд, наверное, очень любил его.

— Все любили Оливера.

— Каким он был, мистер Хок?

Ее хозяин внимательно изучал ее, как будто не хотел быть неправильно понятым относительно того, что собирался сказать.

— Каким он был? — переспросил он, и какое-то неясное уважение проскользнуло в эхом повторенном вопросе. — Оливер был очень красив, я не видел таких красивых мужчин, женщин или детей. Он был молодым Аполлоном, Давидом. Величайшие художники мира посчитали бы его воплощением их идеализированного воображения.

— Существуют ли его фотографии? Сознаюсь, мне хотелось бы знать, как он выглядел.

В библиотеке возникла атмосфера умиротворенной торжественности. Даже дрова, пылавшие в камине, притихли и негромко потрескивали. Это была атмосфера церкви во время заупокойной Мессы. Стелла ощущала в воздухе ауру благоговейного трепета.

— Когда Оливер умер, мисс Оуэнз, все, что имело отношение к нему, было предано огню. Его книги, его картины, его письма. Я опустошил его комнату наверху, и дверь была заперта с того дня, как он умер. Как вы слышали накануне, я уничтожил даже лошадей, на которых он ездил.

Стелла вздрогнула, болезненность такого абсурдно великолепного жеста обдала ее холодом.

— Не похоже, что это помогло вам забыть его, мистер Хок.

— О таких, как Оливер, нелегко забыть, мисс Оуэнз. — В этом замечании ощущались усталость и беспомощность.

— Он, должно быть, был совсем ребенком.

— Да-да. — Поникшие плечи Хока распрямились. — Даже когда Оливер был маленьким, он не проходил через все эти беспокойные стадии, присущие младенцам… Вы, должно быть, понимаете, что я имею в виду. Когда они не говорят, кожа шелушится, а сами они удивительно неуклюжие.

Решительность Стеллы затрещала по швам.

— Тогда я думаю, что именно потеря брата, должно быть, так расстроила Тодда.

Мистер Хок не сразу ответил ей. Он снова замкнулся, его движения, когда он поднял пресс-папье, выполненное в форме Трех Мудрых Обезьянок, были не вполне уверенными.

— Вы полагаете, что Тодда что-то беспокоит, мисс Оуэнз?

— А вы — нет?

— Что заставляет вас говорить так лаконично?

Стелла едва сдержала свои эмоции:

— Тодд временами бывает такой угрюмый. Не непослушный — хотела бы добавить. Но он, кажется, впадает в меланхолию. Вы понимаете… он слишком серьезен для своего возраста.

Мистер Хок, услышав ее ответ, казалось, почти успокоился. Он даже изобразил слабую улыбку:

— Мисс Оуэнз, вы принимаете все слишком близко к сердцу. Каждый, кто входил в контакт с Оливером, становился другим благодаря этому. Тодд, я думаю, безусловно, воспринимает тяжело эту утрату, но я верю, что он нормальный, здоровый мальчик и, как все маленькие мальчики, он создал в мечтах свой призрачный идеал. Своего идола, если хотите. Оливер является таким идолом. Я рассчитываю, что, подрастая, он избавится от этого, как случилось с корью, косноязычием и другими детскими недугами.