Темный ангел - [230]

– Мебель. Я еще не думал о мебели.

– Она тебе понадобится. Даже тебе. Не можешь же ты спать на полу. Тебе будет нужен стол, кресло и…

Продолжить я не смогла. Я разозлилась сама на себя. Я понимала, что надеяться мне не на что, и говорила себе, что, покинув Йель, Френк мог спросить меня… О чем спросить? Не выйду ли я за него замуж, как, похоже, предполагала Констанца? Жить с ним? Просто быть с ним? Ну хоть что-то. Я никогда не позволяла себе думать об этом, но, полная надежд, предполагала, что такой момент может наступить.

– Ох, ну и дурак же я. Все сделал не так. Всегда, всегда я так поступаю! – Френк развернул меня, чтобы я увидела его лицо перед собой. – Ты плачешь.

– Я не… Мне… что-то попало в глаз. Все в порядке.

– Я люблю тебя. Ты хочешь послушать меня? – Он замолчал, и опять я увидела на лице его мучительное борение. – Мне стоило бы тебе все объяснить. О нехватке денег. Я… я далеко не богат, Виктория.

– Я знаю. Ты думаешь, это имеет для меня значение?

– Нет, не думаю. Конечно, не думаю. Я знаю, что ты воспринимаешь мир не так. Но факт остается… – Его лицо напряглось. – Когда я прибыл в эту страну, у меня ничего не было. Лишь то, что на мне – не так ли принято говорить? Макс и Роза приняли меня. Они платили за мое содержание, за мою учебу, а учился я долго и старательно. Пока Макс не умер… – Он помолчал. – Роза далеко не так здорова, как она предпочитает думать. Макс оставил совсем немного. Ей свойственна экстравагантность или была свойственна в прошлом. У нее есть дети помладше, которым надо кончать школу. Так что, понимаешь, прежде чем думать о себе, я должен отдать Розе свои долги.

– Отдать свои долги?

– Дорогая, университетское обучение не дается даром. Исследователям платят не очень обильно. Часть денег я уже возвратил, но осталось куда больше. Когда я перейду в институт, станет легче, если я буду вести скромный образ жизни, подобный этому. Пусть и недолго, но мне придется стать ученым-монахом…

– Надеюсь, ты не во всем останешься монахом.

– Скорее всего не в полном смысле. – Он улыбнулся. – И наконец, когда все наладится, когда я буду в положении и смогу… мы сможем… я надеюсь на это… мне ничего больше не надо, как только…

Он остановился. Он перешел на немецкий, на язык, на котором он мог говорить свободнее. Френк Джерард был не тем человеком, который позволяет себе на любом языке давать клятвы. Я начала улыбаться; я воспряла духом, ощутив прилив счастья. Френк, запнувшись в своих заверениях, встретил эту улыбку с подозрением.

– Ты считаешь, что это смешно? Могу заверить тебя, что мне не до смеха.

– Френк, почему бы тебе не закончить фразу?

– Я не в том положении. Я пытался объяснить, но теперь вижу, насколько глупо было даже начинать. Я хочу дать тебе знать, что в один прекрасный день – он скоро наступит… я смогу попросить тебя о чем-то таком, о чем сейчас не могу и заикнуться. Потому что сейчас это может быть…

– Чем может быть, Френк?

– Ошибкой.

– Ошибкой?

– Обманом. И бесчестным.

Наступило молчание.

– Френк, какой ныне год?

– 1958-й.

– И в какой мы стране?

– Мы в Америке. Вне всяких сомнений.

– В таком случае не кажется ли тебе, что, поскольку мы не в Англии или Германии и сейчас не… я не уверена, то ли 1930-й, то ли 1830-й год, тебе не стоит так волноваться? Ты, случайно, не выпал из времени?

– Я знаю, что несовременен, но мне так хочется. Потому что я уважаю тебя. Кроме того… – Он замялся. – Сегодня я увидел, какой образ жизни ты ведешь, к какому привыкла. Огромная квартира. Слуги. Икра на ленч…

– Френк, не могу ли я жить с тобой здесь, в этой квартире? Ты знаешь, что мне тут будет хорошо. И мне этого страшно хочется.

– Хочется? – Это, похоже, изумило его. Лицо его просветлело.

– Да. Хочется. Пусть тебя это и удивляет, но думаю, что могу быть счастлива и без анфилады комнат, и без прислуги. И уж конечно, проживу и без икры. Френк, подумай. – Я приблизилась к нему. – Ты же помнишь Винтеркомб, какой он был запущенный. Не хватало денег. Ковры были в сплошных дырах.

– Зато был дворецкий, – с укоризной сказал он.

– Вильям, который был очень стар. Повар, который собирался уходить каждую неделю. И Дженна. В 1938 году в этом не было ничего особенного.

– Это был большой дом.

– Френк, можешь ли ты прекратить? Ты самый упрямый, тупой и негибкий человек, которого я когда-либо встречала. Почему мне не быть здесь, если я люблю тебя и хочу тут быть? Или ты сам не хочешь видеть меня рядом? Так?

– Ты же знаешь, что это неправда! – взорвался он. – Я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Я хочу жить с тобой, думать с тобой, говорить с тобой, спать и просыпаться с тобой. Когда тебя нет рядом, все, как в песне, я медленно умираю. И все же… – Он резко замолчал. – Ты не можешь жить здесь. Это будет неправильно. Когда я смогу обеспечивать тебя, когда я получу такую возможность, я…

– Френк. Я работаю. Я сама могу содержать себя.

– Пусть даже так, – упрямо сказал он. – Я должен обрести такое положение, чтобы дать тебе возможность не работать. Я не так уж старомоден, как ты думаешь. Но… – Он замялся. – Порой женщина не должна все время работать. Если у нее ребенок. Если она хочет ребенка… – Он снова запнулся и обнял меня. – Я совершенно запутался, – просто сказал он. – Боюсь, что так. Но, понимаешь, это продлится недолго, и я очень люблю тебя. Когда я говорю эти слова, то хочу, чтобы они шли от чистого сердца и в ясном понимании – я хотел, чтобы в первый раз они были сказаны именно так. Это очень важно. Я хочу, чтобы они были такими… Чтобы мы всегда помнили их и… – Он помолчал. – И тогда я скажу то, что надо. И так, как надо. По-английски. Я произнесу перед тобой речь, которую ты заслуживаешь. Я учу ее – по ночам.