Темные зеркала. Том 2 - [7]

Пришел торжественный момент открытия заседания. Я уселся поближе к двери и воззрился на доску, на которой крупно и коряво сообщалось, что сегодня состоится прием в клуб некой Евы (фамилия была уж совсем неразборчива), и еще, что она прочитает главы из своего нового, но еще недописанного романа «Роковая страсть». – Какой ужас, – пробормотал я. – Что именно? – поинтересовался, сидящий слева сухонький старичок. Я покосился на него. Очечки в стальной оправе, бородка и благодушное выражение лица. Я бы принял его за профессора, если бы не знал, что он пишет патриотические песни, которые никто не хочет петь.

Дебютантка уже сидела рядом с председательским стулом и перебирала стопку бумаг. На вид ей было около тридцати пяти. Волосы до плеч и выкрашены в дежурный белый цвет, который они называют «платиной». Красивое название. Бесформенное, белое же одеяние облекало хрупкие плечи, и видны была только узкая полоска шеи, украшенная чем-то золотисто блестевшим в свете ламп. Я пригляделся… На цепочке висел золотой скорпион. Мне стало весело – белая скорпиониха готовилась к атаке… Я повернулся к соседу справа – это был Рабчевский. Он слыл неподкупным критиком и автором многочисленных рассказов, которые никто в глаза не видел. Но ему верили на слово (или не верили). Зато его длинные полуседые волосы стали как бы символом клуба. А пышная борода и усы не имели себе равных. Он наклонился к моему уху и горячо зашептал: 

– Будь сегодня помягче. Сам понимаешь, женщин не хватает, а эта – просто конфетка.

Я брезгливо отодвинулся, но он вновь потянулся к моему уху: 

– Она, правда, на костылях. Говорят, что у нее одна нога короче другой. Но – это пикантно.

Так он и продолжал горячо дышать мне на щеку, причмокивать и прихрюкивать, но я уже перестал слышать его шепот, потому что все вдруг задвигалось, словно по рельсам и заседание началось. Появился грузный председательствующий Шнайдер, за ним из холла ввалились остатки курящих литераторов. Потом вдруг наступила тишина, и стало трудно дышать. 

– Включите кондиционер, – взмолился кто-то, – помрем как сельди в бочке.

Кондиционер включили, но он шумел. Так что Еве пришлось говорить о себе тонким напряженным голосом, от которого слегка звенело в ушах. Сначала она заверила всех, что имеет право на собственное творчество, потом что родилась на пишущей машинке, а ее мама была учительницей русского языка и литературы. 

– Роман мой, – говорила она, – выстрадан многими годами моей жизни. Но, только приехав в Израиль, я обрела, наконец, крылья, чтобы суметь выразить себя. Я заряжаюсь здесь энергией, – она вытянула вперед руки и закрыла глаза, наглядно показывая, как она это делает. Наступила неловкая пауза. Председатель легонько толкнул ее в бок. Ева открыла глаза и недоуменно оглядела комнату. 

– Это – страна чудес, – неожиданно произнесла она глубоким контральто. Все вздрогнули. – Я езжу заряжаться в Храм Гроба Господня и в монастыри… На этом месте председатель потянулся почесать затылок, но почему-то принялся скрести кипу (для тех, кто не знает, что это такое – поясняю – маленькая шапочка, которую носят на голове религиозные евреи). Ева, вдохновленная этим жестом, продолжала с пафосом христианки первых веков.

– Это другой мир! Это сказка! 

– Она на инвалидности, – пробормотала дама напротив, – Она может позволить себе радость и восхищение, а также кучу любовников, – добавила она хмуро, – потому что у нее муж – дурак.

Медленно текли минуты. Ева, изо всех сил стараясь казаться оживленной и выразительной, читала бесконечную главу своего романа. Но голос ее становился все глуше, а рука все чаще тянулась к стакану с водой. Героиня, облитая лучами закатного солнца, в белом платье бежала по пляжу, выкликая любимого. А вкруг этого очаровательного зрелища громоздились развалины старинных замков. И громоздились они с какой-то ужасающей быстротой. 

– Ох! – не выдержала дама напротив, и зевнула со стоном.

От нечего делать, я разглядывал лица, сидящих по обеим сторонам длинного стола. Он как ровная, но коварная дорога вел к тупику, а именно к неистребимой Еве и председателю. Председатель Шнайдер глядел прямо перед собой с замороженным выражением. Рабчевский закатывал глаза к потолку и гримасничал. Автор ненаписанного космического романа Анна Глебова строчила что-то на обратной стороне розового флайера. Ее мелкие черты под этим углом казались еще мельче, словно личико сжалось, концентрируясь в районе носа. У Анны Глебовой напрочь отсутствовал орган в мозгу, отвечающий за восприятие метафор и аллегории. Да, сейчас закончится чтение и ей будет, что сказать. Всякий раз, когда она, картавя и пришепетывая, наводила критику на прозу и стихи одноклубников, я с тоской понимал, что вот это и есть олицетворение местечкового литературоведения, тошнотворного и скучного. Понимал и другое, что и сам нахожусь в центре всего этого болота, и мне некуда деваться от него. – «Она улыбнулась ярко-красными влажными губами, и слезы счастья покатились по ее бледным щекам нежнее лилии»… Лилии, розы, фиалки… Неужели закончилось чтение? И этот замогильный возглас был последним? Но она вновь ритмично забормотала, и я вернулся к своим мыслям.