Темные тропы - [71]

Он усмехнулся, добро улыбаясь:

– Она думала, что она просто недоделанная, оттого, что у неё ничего нет меж ног. Пока за матерью не подсмотрела. И нас не просветила. А Волчица сразу поняла, откуда ноги растут. Выпорола так, что Лапка неделю в бадье отмокала. Зато стали знать, что волчатам ни в коем разе нельзя друг с другом. Нет-нет! Мы ещё совсем малые были и о таком даже не думали! Просто было любопытно и немного волнительно щупать отличия нас друг от друга. И мы, втроём, мечтали, что дружба наша будет – вечной. Что наши отцы договорятся, мы с Лапкой поженимся и будем всегда вместе.

Сирус погрустнел.

– Детские мечты! Где ваша сладость?

И, вздохнув, продолжил:

– А потом нас с Волком отправили в университет. Отец даже не мечтал о таком. Тогда! Что сын полукровки-демона, отчаянного рубаки и боевого мага, не вылезающего из навоза, конюшен и Скверного Леса, будет учиться в университете! Волк оплатил учёбу нам обоим – мне и Оскалу. Вот тебе, Владыка Мороз, и заложник!

Сирус опять вздохнул:

– Это позже отец оправился от разгрома его войсками Гороха и Волка, освоение Пустошей и Гиблого Леса, кроме забот и бед, стало приносить плоды. Пошли допотопные артефакты, о чем даже не мечтали. И золото продавило полы в казне отца. Вот, даже особняк в столице смогли осилить. Это было потом. А тогда я впервые понял, как я привязался к Лапке. Будто часть меня осталась в Логове!

Сирус осушил чарку воды, вытер пушок на верхней губе рукавом рубахи:

– Тот год был самым трудным в моей жизни, как мне тогда казалось. А потом и её привезли старые Волки. А отец привёз Огнянку и купил это подворье. И мы тут стали – хозяевами! Какими взрослыми мы себе казались!

Он откинулся на стену, закинул голову, с закрытыми глазами стал предаваться воспоминаниям.

– Ведь жили мы раньше в столичном доме Волков. А там – не забалуешь! Там молодой Волк – злющий – в отца. И слуги у них – будто, правда, с волками покрещены. А тут – мы сами по себе. Конечно, волчата от нас и не вылезали. Наши тела стали меняться. И это было так остро-волнительно! Но появилось и стеснение. Лапка стала стесняться Волчонка, но не меня. А Огнянка пряталась от меня, но не от Оскала. И наши детские игры и шутейные забавы стали уже и не слишком детскими. Но, потеряв голову, слишком поздно мы это поняли!

Понятно! Оставленные на произвол судьбы детишки исследовали самое интересное – друг друга. Их ли это вина? Что мальчиков не отделили кирпичной стеной от девочек?

– Это было так сладко! – вздохнул Сирус. – Мы и не заметили, как это произошло. Это потом мы узнали, что должна была быть кровь. Я виноват.

И он снова вздохнул, встал, сунул голову в бадью, сел. По его чёрным, в ночи, волнистым волосам вода текла на рубашку.

– Послушал приятелей, что говорили, что если нет крови, то девка – порченая. И я, дурень, с этим и пришёл к Лапке. А она сама не знает – почему так? Только и могла реветь, как телка стельная. Вот так я и приревновал её. Так что это я виноват. Это я её сделал той, какая она сейчас. Ну а что ей делать? Я её оттолкнул, назвал девкой гулящей. Она и назло мне и брату, что тоже дурень, поддержал меня, а не сестру, и стала такой. Волку надо было бы треснуть мне в лоб учебным молотом, а не поддакивать мне. Только Огнянка и кричала на нас, дураками называла. Но разве мы её, младшую, слушали? Вот с тех пор Огонёк и отваживает Оскала. И меня презирает. И Лапку.

Сижу, слушаю и – худею! Вот это недетские загибы детских ошибок! Но их ли грех – эти ошибки? Или виной их состояние сопли в свободном полёте? Выпущенных из упряжи молодых жеребцов и кобылиц. Они были друг для друга – Вселенной. И удар недоверия от Сируса и Оскала – самых дорогих для неё людей, и их отторжение, презрение были для девочки смерти подобными. Вот гайка и сорвалась с резьбы. И полетела ко всем чертям, по наклонной. Вовлекая в своё пике и всю их связанность. Ибо они – единое целое перед Судьбой. Обособилась только Огнянка, не желая разделять с ними ответственность за их падение, но сопереживая им, тем не менее дорогим для неё людям.

– А там – больше. Пить начали. Гулянки. Друзья-подруги. Общие на всех, – говорит Сирус.

Ну, а я о чём?

– Поначалу больно было видеть, когда моя Лапка целует другого… – скривился Сирус. – А потом – ничего. Спаривались в одной комнате на разных ложах. Я – с одной, она – под другим. И Волчонок – рядом – наяривает кого-нибудь по-собачьи. Он так любит. Говорит – по-волчьи. Смеялись, улыбались друг другу. А потом менялись. С Лапкой или Волчонком. Не-не, Оскал на Лапку не залезал. Это мы с ним могли одну девку вдвоём пропаривать. Или я Лапку – после кого-нибудь.

– И какие мысли и чувства у тебя при этом? – спрашиваю я, взмахнув рукой, – перевёл тепло воздуха в тепло бака с водой, опять зациклив его, чтобы не грел воздух.

– Не знаю. Привык как-то. – Пожимает плечами Сирус. – Обычные. Мысли. И чувства.

– Презираешь её? Ревнуешь? – спрашиваю.

– Ревную. От этого – слаще её потом продрать. Она же с ними – никакая. Только со мной – орёт, как кошка под сапогом. Как мать сегодня… из бани… и сверху… – Сирус смутился.

– И от этого тебе горделиво, – вздохнул я. – Тогда какого ты на неё взъелся, если чужие мужики в её постели тебя не стесняют?