Темные тропы - [58]

Вообще, с удивлением, заметил, что раны эти каменные наконечники оставляли страшные. Рваные и осколочные. А учитывая, что наконечники эти стерильными не были, если не были нарочно выпачканы в дерьме или трупном яде. Благо Мёртвая Вода решала проблему возможного заражения. Да и сами местные имели опыт обработки таких ран. Извлекали осколки камня, промывали раны, завязывали раны, если надо – закрепляли конечность в лубок.

Пересчитал по головам. Двадцать семь человек. Было ещё двое. Раненых – одиннадцать. Идти не могут – шесть. А повозок – семь. Потому уже через час выступили дальше.

Я не особо общительный человек. Потому светские беседы вела моя жена. Ей и привычнее. Плести словесные кружева, строить стратегию и тактику переговоров. Потому через довольно небольшой промежуток времени и отрезок пути мы про эту общину знали почти всё, не сказав о нас ничего определённого, недвусмысленного.

Эта группа единомышленников в общность сложилась стихийно под воздействием внешних обстоятельств. В их городке сменился смотритель. И начались изменения жизни, которые этим людям не понравились. И они решили искать другую землю обетованную. Вышли в путь после весеннего сезона ливней и до сих пор – в поиске. За это время отряд усох на порядок. Кто-то умирал, не вынеся тягот дороги, кто-то оставался в тех городах, которые они уже прошли.

Видя, что моя зазноба выпала из беседы со старейшинами общины, задумавшись так крепко, что кивала болванчиком, усмехнулся в кулак, поняв, что она задумала, и в пику ей – вступил в разговор:

– Так какую же жизнь вы хотите? – спросил я Колотёса.

Но Намин Колотёс – тёртый парень. Сразу учуял подвох в вопросе, задумался, прищурившись, насупившись в бороду.

– Спокойной! – ответил за него один из самых пожилых старейшин, примерно возраста моей зазнобы. Я заценил «почтенность» этих «старейшин»!

– Во времена смутные спокойно только на погосте, – опять усмехнулся я в кулак. – Сытно – только в кормушке откормочной фермы мясобойни. Тепло – только на склоне вулкана. Сухо – в пустыне. Вода в изобилии – в море. Земли вдоволь – в Пустошах. Безопасно – в бескрайних замёрзших Пустошах Севера. А богато – только в Раю. Так чего вы ищете?

И эти вот мои слова вызвали смятение у них. Настолько, что им не нашлось что ответить. Люди разошлись по повозкам. Шли – молча, потупя глаза.

– Зачем ты так с ними? – тихо спросила Лилия.

– Что «я с ними»? – спросил я.

– Жестоко!

– Где я соврал? – удивился я. – А? В том-то и дело, что не можешь ответить. Да, жестоко! Напрасно ты решила пригласить их в свои земли.

Морозовна удивилась:

– Почему? Неплохие люди. Умелые воины. Стойкие, с характером. Такие нужны.

– Такие? Нет. Не нужны. – Качаю я головой.

– Да что ты понимаешь? – возмутилась Боярыня. – Мне, знаешь, с каким навозом приходится работать?

– Навоз – лучше. Из навоза – растёт хлеб. Это – пыль придорожная. У них нет будущего.

Лилия аж рот разинула. И насупилась.

– Почему ты так сказал? – Пламя, всё время прыгающая на своих ягодицах и на сиденье повозки, видя, что «старшие» не желают продолжать разговор, решилась наконец.

– Что именно? – переспросил я.

– Почему у них нет будущего? – спросила девочка. Пять пар глаз впились в меня.

– Почему среди них нет стариков и малых детей? Двое из этих женщин – на сносях. Обе – не замужем. А где малые дети? Есть только уже вполне самостоятельные подростки.

– Всегда так, – скривился Пашка. – Первыми умирают самые слабые.

– Если бы так и было, – вздохнул я. – Но они сами убили тех, кто не смог одолеть их путь… в никуда. Разве не они сами сказали об этом? Или мне послышалось?

– Не послышалось, – мотнул головой Пашка. – Все так делают.

Ах, так для вас это не новость? Я – в шоке! Моя зазноба молчала. Я видел сквозь вуаль, что она смотрит на меня с крайне озадаченным видом, ещё и нижнюю губу закусила.

– Говорят, после потопа люди ели своих детей. И жён. Потому – выжили. Все, – глухо продолжил Пашка. – Это разумно.

Глаза у девочек – и у Пламени, и у Бозы – стали огромными. Видимо, впервые слышат.

– Разумно, говоришь? Охотно верю. Все, говоришь? Допускаю. – Кивнул я. – И принял бы такую постановку вопроса, если бы они шли до столицы, например. Или бежали бы от неминуемой смерти. От погони. Но они просто идут. Даже не зная – куда. И будут идти. Пока не сдохнут все. У них нет будущего. Они его убили. Детей убили. У них нет прошлого – стариков постигла участь мальцов. Этих людей уже нельзя к остальным допускать. Страшны не эти молодые и немудрые «старейшины». Пойми, страшны вот те подростки. Когда кто-то из них не сможет идти – что они сделают? То, чему их научили – удавят. И так – во всём.

– Да все так делают! – вскричал Пашка, аж подскочив. – Потом бабы новых людей нарожают. И всё будет как прежде! Везде так! Если уродился… уродец… Ну что с ним делать, а, Смертяга? Кормить его, дармоеда, до скончания его дней? А?

– Я не знаю, – честно ответил я. – Вот, на первый взгляд, всё верно ты сказал. Это разумно. Он – дармоед. А дряхлый старик, что уже стал мочиться в штаны, не замечая? Он – как? Его – тоже – удавить?

Пашка опять насупился:

– Они сами в Пустошь уходят, – пробурчал он.