Темные тайны - [15]

Через хлам, пыль и паутину я расчищаю себе путь в заднюю часть сарая. Свет быстро уходит, и я с трудом разбираю надписи на картонных коробках, сложенных друг на друга высотой до плеча.

«РОЖДЕСТВЕНСКИЕ УКРАШЕНИЯ»

«ТУРИСТИЧЕСКОЕ СНАРЯЖЕНИЕ»

«ДОСКА УИДЖА»[14]

Ну, вы понимаете, те вещи, которые все хранят в чулане.

Я снимаю коробки одну за другой, пока не освобождается место за ними, где должен быть сундук, но там его нет, что сильно меня удивляет.

– Что ищешь? – в почти полной темноте я слышу чей-то голос, затем в открытой двери появляется фигура, заслоняя слабый свет, который проникал в сарай.

Я стремительно разворачиваюсь, сшибая одну из коробок, из нее на пыльный пол разлетаются рождественские украшения. Высокая фигура закрывает дверной проем, но разглядеть черты лица я не могу из-за слабого падающего снаружи света. Неведомая пустота.

Чужак!

Я отступаю, вжимаясь спиной в коробки. Потом возникает вспышка света, за которой следует запах серы, а затем мелькают темно-рыжие волосы.

Кейс держит возле лица зажженную спичку, а безликий монстр исчезает.

Он делает ко мне шаг, и вот тогда я замечаю, что он держит в одной руке. Это длинная палка с четырьмя острыми и смертельными зубцами на конце – острога. Они запрещены, но местные жители по-прежнему используют их для охоты на мелководье.

– Слышал, что ты приехала, – произносит он, оглядывает сарай и повторяет свой вопрос: – Ты что-то ищешь? – Его глаза смотрят в пол, обшаривая потаенные углы.

– Нет, – лгу я. – Просто кое-что убираю, Лапочка попросила. – Я наклоняюсь и сгребаю рассыпавшиеся украшения, но мои руки дрожат.

Кейс – мой друг!

Спичка догорает, и мы опять остаемся в темноте.

– Кейс… – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и спокойно. Но он не дает мне закончить.

– Я не делал этого, Грей. Что бы они тебе ни твердили, что бы ни говорил Харт, я никогда не поднимал руку на Элору. – В его голосе слышатся нотки страдания. Это по-настоящему. Я сразу вспоминаю о том, что знакома с Кейсом всю свою жизнь. – Черт. Ты это знаешь. – Он произносит слова с каджунским акцентом. Каким бы грубым и резким ни был Кейс, когда он говорит, это всегда звучит как музыка. Следует долгая пауза. – Господи, Грей. Я же ее любил.

– Она тоже любила тебя.

Проклятие!

Я тут же поправляюсь:

– Она тоже любит тебя.

– Чушь собачья. – Кейс качает головой и прислоняется к дверному проему. – Не играй со мной, Грей.

– Что ты имеешь в виду?

Он засмеялся, но это был трескучий смех, словно какую-то вещь уронили или наступили на нее.

– Да, Элора была влюблена, но точно не в меня.

– В кого же?

Кейс зажигает другую спичку, и на секунду я вижу его глаза. Они зеленые, как у меня, но в оранжевом пламени спички глаза горят ярко, как у какого-нибудь ночного животного.

– Без понятия, – говорит он. – Я подумал, если кто-нибудь должен знать, это, скорее всего, будешь ты.

Но у меня нет ни малейшего представления, тот факт, что Элора могла, наконец, в кого-то влюбиться – по-настоящему влюбиться – а я ничего об этом не знала, становится для меня еще одной глубокой раной.

– Откуда ты знаешь, что был кто-то еще? – спрашиваю я, и Кейс опять смеется, потом поворачивает голову, чтобы сплюнуть позади себя в ил.

– Не надо быть долбаным экстрасенсом, чтобы это увидеть. Уж ты поверь.

Внезапно мне вспоминается прошлое лето. Как Элора начала от меня отсраняться практически сразу же, как я приехала. Я ее удушаю, заявила она. Ей требуется личное пространство, время наедине с собой. Всего этого ей никогда не хотелось прежде. По крайней мере, от меня. Я сердилась на нее, поэтому не отставала – отказывалась дать ей желаемое, – вместо того, чтобы понять, что на самом деле происходит с Элорой.

А если она скрывала от меня тайный роман?

– Я ничего не знаю, – говорю я. Кейс задувает последнюю спичку, и лицо его снова охватывает тьма. – Мне нужно домой, меня ждет Лапочка.

Кейс освобождает дверной проем, я прохожу мимо него, но как раз в тот момент, когда я собираюсь шагнуть на дощатый настил, он хватает меня за руку и резко дергает обратно. Мгновенно Кейс поднимает острогу и мечет ее в то место, где секундой ранее стояла я, от неожиданности вскрикиваю и пытаюсь вырваться, но, когда парень поднимает острогу, мне хватает света, чтобы разглядеть толстую черную змею.

– Полегче, – усмехается он. – Это щитомордник. – И я в ужасе отшатываюсь, будто змея на самом деле меня укусила. – Надо быть осторожнее, когда гуляешь в темноте. – Голос у него густой и вязкий, как болотный ил. – Эта тварь чуть тебя не прикончила. – Кейс стряхивает умирающую змею с остроги в высокую траву рядом с дощатой дорожкой. – Смотри, куда ступаешь, chere.

Chere –  это каджунское слово, способ выражения нежности. Как, например, «дорогая», «возлюбленная», «Печенька». Никто не называет меня «chere» в Арканзасе. Только в Ла-Кашетте, и обычно это вызывает у меня улыбку.

Но не сегодня вечером.

– Спасибо, – лепечу я. Мое сердце бьется со скоростью девяносто миль в час. Я смотрю на дощатую дорожку и вижу там след из ила и липкой грязи, выделяющийся на фоне свежей белой краски. Это место, где досок касалась змея.