Темнота в солнечный день - [133]

– Ну, начинаем соображать? – спросил Митин без улыбки. – Для справочки: Юлин родной дядя, если ты не знал.

Митя и в самом деле не знал отчества Юлькиного отца.

– Ну, теперь впустишь? Найдется ведь о чем поговорить…

– Сейчас, только собаку запру.

Провел того гостя, который обычно считается хуже татарина, в свою комнату, пытаясь лихорадочно прикинуть, каких сюрпризов ждать, – но ничего не лезло в голову.

– А ничего у тебя тут, – сказал Митин, оглядываясь. – Уютненько. Пустых бутылок не видно, а вот книг – под потолок. Все прочитал?

– Все, – настороженно сказал Митя.

– Молоток… А здесь, значит, стихи пишешь?

– Законом не запрещено, – буркнул Митя.

– И даже поощряется, конечно, если стихи правильные, советские. И картинки у тебя красивые… Где-то я… Ага, «Последняя реликвия». А вот скажи по секрету: эта девушка с волком – реальная или чистая фантазия?

– Фантазия художника, – сказал Митя.

– Есть у него фантазия, ничего не скажешь… Случайно, не сам рисовал?

– Да где уж мне… – сказал Митя.

Он старался этого не показать, но держался крайне настороженно и взвешивал каждое слово. Потому что Юлькин дядя держался не то чтобы дружески, но, смело можно сказать, с оттенком дружелюбности – этакий свой в доску парняга, скрытый, доброжелательный, вежливый.

«Тех, кто орет и стращает, бойся меньше, – учил Катай. – Они тоже не дураки, ох не дураки, но маленькая глупинка есть. Привыкли переть бульдозером. Бойся тихого, вежливого, чуть ли не в друзья к тебе без мыла лезущего. Такие опаснее всего. Улыбается, как лепший кореш, а за улыбкой – зубищи, чтобы тебя вмиг сцапать, если проколешься, и уж не выпустить…»

Именно этому описанию Митин отвечал, по мнению Мити, полностью.

– Я присяду, ладно? И закурю. У тебя вон пепельница в окурках…

– Сделайте одолжение, – сказал Митя и тоже присел.

Митин улыбнулся вовсе уж широко и открыто – брат родной! – выпустил дым красивым кольцом:

– Ну что, Дмитрий… Так и не догадываешься, зачем я к тебе пришел?

– В толк не возьму.

– Ну, я думаю, запираться не будешь, что с Юлей знаком? Когда я про нее сказал, у тебя на лице ни малейшего изумления не было: какая, мол, Юлька?

– Ну а что здесь запираться? – сказал Митя. – С девушкой быть знакомым не преступление.

– Само по себе, конечно, нет. Вот только обстоятельства разные бывают. Скажем, когда девчонке почти шестнадцать, а парню – почти двадцать один. Такие сочетания, Дмитрий, частенько под статьи попадают…

– Ну, и подо что я попал?

– А ведь волнуешься чуток, – с некоторым удовлетворением сказал Митин. – Это понятно… Вот что, Дмитрий… Я же тебе говорю, причем совершенно неофициально. Можно даже сказать, как дипломат. Вот если бы пришел Мишка, было бы гораздо хуже – он там рвет и мечет, рессоры от трактора «Беларусь» узлом завязывает. Адрес твой он уже знает, но я его еле отговорил к тебе нагрянуть. Поломал бы тебе ребра, как пить дать – лось здоровый, в два раза меня шире…

– Ну, такие игры – на обе стороны… – проворчал Митя.

– Ага, – понятливо кивнул Митин. – Ты бы свою кодлу собрал, с ножиками-кастетиками, Мишка своих шоферюг с монтировками, потом опять вы, потом опять они, и пошла бы вендетта… С неприкрытой уголовщиной. Ну, твоя персональная судьба меня как-то не особенно и заботит, уж не взыщи, как и тебя наверняка моя. Но категорически мне не хочется, чтобы родной брат из-за таких, как ты, в уголовщину вляпался. Вот и считай, что я посол доброй воли. Хочу загладить дело миром. Как, понимаешь?

– Нет, – угрюмо сказал Митя.

– Врешь, – убежденно сказал Митин. – Я, Дмитрий, в милиции не первый год, таких бобров повидал, которые целок изображали… Ты перед ними, прости, поросячий смех. Всё ты понимаешь. Оставил Юльку в покое и забыл о ней совершенно. Приснилась она тебе, понял? – Его голос зазвучал чуть жестче. – И думать о ней забудь. А то, знаешь… Дмитрий, ты не сиди сычом, а то я один разливаюсь, как певец в опере, а ты помалкиваешь… Скажи что-нибудь по делу. Я ж говорю, у нас разговор неофициальный, не под протокол, да и протокола никакого быть не может, поскольку нет ни следствия, ни возбуждения дела. Ну, скажи что-нибудь, есть же у тебя свои соображения по поводу?

– А то – что? – спросил Митя. – Пугать будете? Любимой вашей сто семнадцатой?

– А при чем тут сто семнадцатая? – спросил Митин с искренним, как показалось Мите, удивлением.

– Ну, вы ж ее всегда шьете…

Митин рассмеялся – опять-таки вроде бы вполне искренне.

– Юридическая грамотность у вас, молодежи, на нуле, – сказал он, помотав головой. – Моя бы воля, я бы Уголовный кодекс в школьную программу ввел. Авось меньше дурачков на нары бы попадали… Сто семнадцатая, Дмитрий, это чисто изнасилование. Чисто силком. А к тебе никак не клеится, ты ведь не насиловал?

– И в мыслях не было, – сказал Митя.

– И то ладно… А есть еще сто девятнадцатая – вступление в половую связь с лицом, не достигшим совершеннолетия. И хоть напиши тебе это лицо сто расписок, что оно по доброму согласию, – все равно автоматом, до трех лет… – Он наклонился к Мите совсем близко, глаза стали жесткие и холодные. – Было?

– Не было, – сказал Митя. – И в мыслях не было.

– Совсем-совсем? – одними губами усмехнулся Митин. – Девчонка красивая, все семнадцать дать можно, а ты телками избалован, хрен сам из штанов выпрыгивает… Что, и не пытался?