Темнота в солнечный день - [100]

– Как-то не подумал, – сказал Митя. – Вот честно, как-то не было такой привычки.

В некотором смысле он ничуть не врал. Первый раз в жизни он читал стихи девушке недели три назад – Марине посреди очередной жаркой приятнейшей ночи. А вот после этого стихов друг другу они не читали, убедившись в полнейшем несовпадении вкусов. Это любимые фантасты, вообще многие писатели у них оказались общие, а вот с поэзией, быстро выяснилось, обстояло с точностью до наоборот. Митя тащился – вульгарное выражение в применении к поэзии, но что поделаешь – главным образом от Киплинга, Марина прямо-таки млела от Ахматовой (которую Митя терпеть не мог, ахматовские стихи ему казались какими-то неестественно вычурными, тщательно слепленными так, чтобы было красивше). Так же обстояло и с остальными. Устроив как-то своеобразный вечер поэзии (истины ради, опять-таки в постели) и перебрав каждый свою дюжину любимых поэтов, выяснили, что общий любимец у них один – Вознесенский. И после этого больше друг другу стихов не читали, зато о прозе говорили много.

Вообще-то, точности ради, у Мити раз десять бывали этакие «поэтические вечера», но это было совсем другое дело. Когда, собравшись немаленькой компанией, охмуряли телочек, с которыми только что познакомились, для ускорения процесса, чтобы дать понять новоснятым девочкам, что они не какая-то тупая блатата с окраины, а ребята культурные и интересные, кто-нибудь, чаще всего Батуала, гордо заявлял:

– Девчонки, мы не что-либо где, а где-либо как! У нас даже свой поэт есть!

И торжественно предъявлял публике Митю, уже к этому привыкшего и державшегося без всякой робости. Ну, и Митя читал стихи, в основном свои, реакция была разная: попадались девицы, которым и любые стихи, и любые поэты были до лампочки, попадались, наоборот, тащившиеся от того, что вдруг оказались в компашке, где есть самый настоящий поэт, пусть пока нигде и не напечатавшийся. (Правда, встречались и такие, что заявляли, будто Митя все врет и попросту надергал откуда попало чужих стихов. А как им доказать, что они глубоко заблуждаются, если у него ни одного напечатанного стихотворения нет?) Словом, «поэтические вечера» – это нечто совсем другое, чисто утилитарное и, по большому счету, к высокой поэзии вряд ли имевшее отношение.

– Митя, – сказала Юлька. – А ты бы мне стихи почитал, если бы я попросила? Или тебе поперек души?

– Да нет, что ты, – сказал Митя. – Я для тебя и звезду с неба… Что там стихи читать…

– И свои можешь?

Он сказал честно:

– Вот свои было бы чуточку неудобно.

– Ой-ой-ой! Какие вы, поэты, скромные!

– Да какой я поэт, – сказал Митя. – Так, бумагу пока пачкаю… Хорошо, почитаю. После горячего поцелуя я и не на такие подвиги способен…

– Будет тебе горячий поцелуй, – пообещала Юлька. – И даже не один. И даже не только он… – Она засмеялась. – Я же сто раз читала: вас, поэтов, вдохновлять надо. Если прекрасная дама вас не будет вдохновлять, вы и застрелиться можете или там уксусу выпить… А потом лет через сто будут меня всякие критики ругать: загубила на взлете великого поэта, стерва такая, не вдохновила вовремя… А тебе тем временем памятник будет стоять рукотворный…

– На фига мне памятник? – искренне сказал Митя. – Чтобы голуби на голову гадили? Большое удовольствие…

Юлька помолчала, потом спросила словно бы осторожно:

– Митя, а мне ты можешь стихи написать? Я не говорю про меня, просто – мне. Не знаю ни одной девчонки, которой бы стихи писали. – Она засмеялась. – В прошлом году, правда, Оле Карагановой стих принес один обормотик, который за ней хвостиком ходил. Только Жанка уже через неделю раскопала, что он не сам написал, а из журнала «Молодость» стянул. Причем из свежего номера, думал, никто, кроме него, журнала этого не читает. Жанка смеялась: ему бы, дураку, взять какую-нибудь старую книгу, которую все забыли, никто б и не разоблачил. Жанка стихи любит и хорошо знает. Ох и обсмеяли мы его потом, по всей школе разнеслось…

– Нет уж, – сказал Митя с некоторой законной гордостью. – Меня разоблачать не придется, мы и сами могем собачью конуру сколотить… Заметано. Почитаю. И чужие, и свои. А потом и написать попробую, только уж честно предупреждаю: что получится, то и получится…

– Да что бы ни получилось. Лишь бы это было мне. Так и напиши сверху: «Только Юле». Ладно?

– Да я много чего могу написать, – усмехнулся Митя. – Скажем: «Очаровательной Юлечке с жаркими губками». Как?

– Не надо этих всяких красивостей, – серьезно сказала Юлька. – Просто «Только Юле». Мне и так будет очень приятно.

– Сделаем, – сказал Митя.

Вот и пришли. Далеко не в первый раз привычно открыли калитку, прошли по темному двору мимо качелей и прочих малышовых забав, устроились в беседке, которую уже как-то привыкли считать чисто своим личным владением. И действительно, только раз за пару недель они натолкнулись на посторонних, однако не на конкурентов по амурному фронту. Едва войдя в калитку, увидели в беседке пару сигаретных огоньков и пьяный бубнеж на два голоса. Юлька схватила его за рукав и зашептала, что лучше уйти, но как раз моросил дождик, и не хотелось под ним таскаться в поисках крыши над головой – он вообще-то знал парочку подходящих мест, но они были слишком далеко, а время уходило. И Митя решил отступить не раньше, чем убедится в превосходстве противника. И фонарик по въевшемуся почтарскому рефлексу был при нем, и подаренный брательником на последний день рожденья маленький транзистор…