Темная сторона Солнца - [26]

Неделю назад он поймал меня в фойе института и спросил:

– Ты не видела Диану?

– Нет, – ответила я и поняла по глазам, что он искал не Диану, а меня.

Тысячу раз я обещала себе, что еще один взгляд – самый незначительный, самый робкий, и я подойду к нему и признаюсь в своих чувствах. Но армянской девушке не пристало признаваться первой, тем более женатому мужчине. Поэтому я молчала и избегала его. И на этот раз, поймав его взгляд, который словно кричал: «Лусо, помоги мне!», я отвела глаза и посмотрела на подруг:

– Мне пора, папа будет ругаться.

– До встречи, – зевнула Диана. – Сергей, закажи мне еще кофе.

Я расплатилась с официантом и ушла. На обратном пути мне повезло. Возле станции метро «Еритасардакан» я встретила своего соседа Араика, который оплатил мой проезд в маршрутке. Для приличия я сделала вид, что роюсь в сумке в поисках кошелька, но Араик схватил меня за руку и обиженно засопел:

– Ты что, перестань.

– Спасибо.

Я села в лифт, вышла этажом раньше и спрятала пачку, в которой осталось три сигареты, за мусоропровод, после чего закинула в рот две пластинки мятной жвачки, поднялась по лестнице и постучала в дверь. Дверь открыла Гоар.

– Свет дали, быстрее иди в ванную, я нагрела тебе тазик воды, – сказала она и метнулась в глубь квартиры, откуда доносился звук работающего пылесоса.

Глава 6 ВСТРЕЧА С ИНСТИТУТСКИМ ПРИЯТЕЛЕМ МАТЕРИ

Этот запах преследовал Анну всю жизнь. Он ассоциировался у нее не только с бабушкой, но и с человеком, с которым она регулярно сталкивалась в ее квартире, – своей сестрой Лусине.

Запах любимого блюда матери, которое Вардитер готовила каждый божий день, как повариха в больнице, что варит безвкусную кашу-размазню для тех, кому предписана строгая диета. Даже спустя много лет, почувствовав этот резкий, приторный запах в кафе или на лестничной клетке, она ощущала необъяснимую тоску.

Проснувшись, Анна вновь почувствовала запах, и ей показалось, что стоит открыть глаза, как она увидит Лусине. Каждое воскресенье внучки навещали бабку Вардитер. Старуха отводила их в комнату матери, усаживала на диван и перебирала страницы старого альбома с фотографиями.

Девочки равнодушно рассматривали черно-белые снимки женщины, которую они не знали, но которая, судя по рассказам бабушки, была самым важным человеком в их жизни.

– Почему мы должны ее любить? – спросила как-то Лусине.

Вардитер в первую секунду растерялась:

– Потому что… Потому что она ваша мать. Разве можно не любить мать?

– Не знаю. Я люблю своего брата Гора. Еще люблю куклу, которую мне подарил дядя Карен. Больше я никого не люблю. Хотя вру. Еще люблю жареную картошку. А маму? Нет, я не люблю ее. Как можно любить того, кого ты не знаешь?

Арев промолчала, хотя в глубине души чувствовала то же самое, что и сестра. Ей было совершенно непонятно, как можно любить незнакомую женщину?

– Вырастешь – поймешь, – вздыхала Вардитер и, вспомнив о картошке, неслась на кухню, пригрозив пальцем: – Ведите себя хорошо, вот я вернусь и расскажу вам про маму.

– Конечно, бабушка, – улыбалась Лусине, но стоило старухе скрыться в коридоре, как маска доброжелательности исчезала с ее лица. Она поворачивалась к Анне и ухмылялась, обнажая ряд крепких, изрезанных фиссурами[16] зубов. Что-то недоброе и пугающее крылось в ее усмешке. Анна знала, что последует за этим, поэтому молча снимала платье, туфли и так же молча клала одежду на диван. Лусине лихо скидывала свое платье и со словами: «Поторопись, дурочка», переодевалась в ее одежду.

К приходу бабушки сестры успевали обменяться всем, включая кружевные носочки и резинки для волос. Старуха не замечала подмены или делала вид, что не замечает. И от этого Арев становилось еще страшнее. Ей казалось, что однажды Лусине украдет ее душу, и когда Карен придет забирать ее домой, она не сможет ничего доказать. Услышав звонок в коридоре и голос отца, она пулей вылетала из комнаты и, вцепившись руками в его штанины, кричала:

– Папа, это я, Аревик! Я поменялась с Лусине платьем, но это я. Клянусь тебе, это я!

– Я знаю, знаю, что это ты, доченька, – отвечал отец, ласково поглаживая ее кудри.

– Снова Лусо устроила маскарад. Скажи, бойд тахем,[17] зачем ты отобрала платье у сестры? – злилась Вардитер.

– Она сама-а-а-а!

– Э-э-э-х, за что мне такое наказание! Ну да ничего. Вот вырастете и обязательно подружитесь, – приговаривала Вардитер, попеременно гладя внучек по щекам.

Анна почувствовала, как кто-то гладит ее лицо, едва касаясь кожи подушечками пальцев, осторожно спускаясь со лба к подбородку.

– М-м-м, мне щекотно, – улыбнулась она и открыла глаза.

Перед ней сидела бабушка Вардитер в своем неизменно черном платье, насквозь пропахшем жареной картошкой.

– Как спалось?

– Хорошо.

– И слава богу. Вставай, я пожарила картошку.

– Я не люблю жареную картошку, пожалуйста, не жарь ее.

– А твоя мать любила и Лусо любила. Вставай, уже десять часов, я пока кофе сварю, – шаркая стоптанными тапочками, Вардитер поплелась к двери.

Анна отправилась за ней на кухню. На столе испускала пар сковорода, полная жареной картошки. Рядом стояли плетеная корзинка с лавашем, тарелка с сыром и зеленью и чашка кофе. Анна отпила глоток и скрутила трубочку с лавашем и зеленью. Вардитер села напротив, подперла кулаком подбородок и вздохнула: