Темная ночь - [19]

Прошло немного времени, и все вернулось на круги своя: копоть сгустилась в облако, уплотнилась и вновь превратилась в тело, в человека, который снова начинал пылать в огне. И снова кожа, участок за участком, лопалась и таяла, показывались мышцы, которые застилал поток оранжевых искр, постепенно обращая в небытие. И снова гарь рассеивалась, а затем сгущалась, чтобы все могло повториться заново. И еще, и еще, и еще…

Пока длилась экзекуция, Насилие ревел у него в голове, отчаянно рвался прочь, от удовольствия и насыщения, которые владели им, когда воин умирал, не осталось и следа. И их вой – его и Мэддокса – тонул в вихре стонов и воплей других истязаемых душ. Демоны, отвратительные крылатые твари с мерцающими красными глазами, скелетообразными лицами и толстыми желтыми рогами, венчающими их головы, сновали между пленниками, хохотали, дразнились, плевались.

«Одно из таких чудищ сидит во мне; правда, мое хуже», – подумал Мэддокс.

Местные демоны тоже знали это.

– С возвращением, братишка! – орали они, прежде чем облизать его огненными острыми языками.

Вплоть до этой ночи Мэддокс мечтал сгореть дотла, чтобы уже никогда больше не возвращаться ни в ад, ни на землю. Мечтал оборвать свое мучительное существование, уйти от боли. Вплоть до этой ночи, но не сегодня.

В этот раз желание затмевало боль.

Образ Эшлин стоял перед его мысленным взором, дразня пуще демонов. «Я подарю тебе блаженство», – казалось, говорили ее глаза, тогда как губы приоткрывались, мягкие, готовые к поцелую. Она была загадкой, которую он силился разгадать. Ее красивые янтарные волосы и медовые глаза сулили райское наслаждение. Она была прекрасна и очаровательна, и ее нежная женственность распаляла его мужские инстинкты.

Невероятно, но факт: она хотела остаться с ним, даже пыталась вырвать его из лап убийц. Он не вполне понимал, почему она так поступала, но ему очень нравилось это воспоминание.

Раньше Мэддокс не знал, что собирается сделать с этой женщиной, теперь же знал наверняка. Он испробует ее на вкус. Ее всю, независимо от того, наживка она или нет, охотник или нет. Он просто хотел ее. «После всего, что я вытерпел, у меня есть право на толику счастья», – решил он.

Даже в бытность элитным воином на службе богов Мэддокс никогда не желал какую-то одну, конкретную женщину. После того как их прокляли, он лишь подбирал, что мог и когда мог. Но Эшлин была особенной. Он желал ее сильно, хотел немедленно.

«Куда Люсьен поместил ее? – думал он. – В комнату, что примыкает к моей? Наверное, сейчас она лежит, распластавшись на кровати, нагая, прикрытая лишь шелком простыни. Вот как я возьму ее, – решил Мэддокс, – не в лесу, как обычно, не на холодной, промерзшей земле, а в постели. Медленно входя и выходя из нее, я буду видеть ее лицо, ощущать нежность ее кожи». Тело его воспламенилось, и огонь этот не имел ничего общего с тем, что бушевал вокруг.

«Она хочет навредить нам. Мы навредим ей раньше», – отозвался на его мысли демон.

«Даже и не думай! – отрезал Мэддокс, силясь подавить Насилие, который, к его удивлению, прекратил выть и реветь и проявил интерес к Эшлин. – Я не чудовище!»

«Мы – одно, а эта женщина опасна», – возразил дух.

В этом демон Насилия был прав. И все же еще никогда прежде воин не сталкивался со столь хрупкой женщиной, как Эшлин. Одна в лесу, прекрасная и полная тайн. С убийцами на хвосте. Была ли она с ними заодно – это ему еще предстояло выяснить. Мэддокс решил, что разыщет и допросит ее утром, когда Люсьен вернет его душу в исцеленное тело. «Нет, – подумал он. – Сперва я к ней прикоснусь. Поцелую. Попробую на вкус каждый сантиметр ее тела, как только что воображал». Несмотря на боль, Мэддокс улыбнулся широкой блаженной улыбкой. Эта женщина смотрела на него счастливым взглядом, последовала за ним, попыталась спасти его. Она сама выбрала свою судьбу. И эта судьба ведет ее прямиком в его постель.

И только потом, закончив предаваться любви, он допросит ее. «И если выяснится, что она в самом деле наживка, – подумал Мэддокс, и в ответ на эти мысли его грудь наполнилась болью, – я обойдусь с ней так же, как и с охотниками из леса».

– Титаны свергли греков, – объявил Аэрон. Час назад он вернулся в крепость, переполненный новостями, и горел желанием ими поделиться, но возможность представилась только теперь. Суматоха наконец улеглась, но он понимал, что, как только смысл его слов дойдет до сознания воинов, разразится буря.

Нахмурившись, Аэрон плюхнулся на красный плюшевый диван. «Смертная женщина Мэддокса – больше не проблема, – думал он. – Надо же было наделать столько шума! Жаль, что нельзя было ослушаться просьбы Мэддокса не трогать ее…» Оглядевшись, он схватил пульт от телевизора и выключил фильм, который смотрел Парис. Возбужденные стоны смолкли, а совокупляющаяся парочка исчезла с экрана.

– Перестань покупать эти мерзкие фильмы, Парис.

Парис отобрал у него пульт и вернул на экран прославляющую плотские радости картину, отключив, правда, звук.

– А я его и не покупал, – отозвался он без тени раскаяния. – Этому фильму уже лет сто. Называется «Распутные борчихи гуреш