Темная гора - [15]

Вскоре заскрипел ворот, натягивая канаты, что тянулись к якорным коробам с камнями, дружно уперлись в борта дружинники, заплескали веслами гребцы — и корабль медленно сполз с песчаного берега в воду. Женщин и детей отвели в помещение на корме, а когда забрались дружинники на палубу, вдруг тревожно закричал Филотий, указывая на склон горы, поросший редким лесом.

Оттуда по широкой тропе бежали вниз один за другим лучники и копьеносцы. Вот они уже на берегу, засвистели стрелы, пара из них с сухим треском впилась в мачту. Но дружинники уже спрятались за высокими бортами, и стрелы их не задевали. К самой воде подошли лучники, полетели на корабль огненные стрелы, Полит бросился их гасить, поливая водой из бурдюка. Тут Арет дал команду, поднялись во весь рост дружинники, коротко прозвенели страшную песнь их могучие луки, и пали те, кто огнем пытался уничтожить корабль. Десять или двенадцать тел легло у воды, а раненый воин уронил оружие и, воя пронзительно от боли, стал кататься на мокром песке.

Глянул Полит сквозь прорезь в высоком борту на берег и вздрогнул. Женщина билась в смертельной судороге, а рядом подруги ее без движения лежали.

— Боги, спасите нас от гнева амазонок! — вскричал юноша в страхе.

Два или три дружинника тоже пригляделись и побледнели. Нету во всей Ойкумене свирепей воительниц этих злопамятных! Знают все, что будут они преследовать обидчиков гневом своим, пока не насытятся местью. Их воплощеньем эриний порою считают, и не напрасно.

— Теперь они за нами увяжутся! — крикнул Арет Одиссею, который, за мачтой укрывшись, стрелу за стрелой посылал в сторону леса, не позволяя приблизиться к берегу другим амазонкам.

— Они побоятся выйти в открытое море, — ответил ему базилей. — А мы — нет!

Но вскоре они пожалели о своей храбрости. Второй день мотало «Арейон» по волнам, словно забыл Посейдон, что назван корабль в честь его и Деметры потомка. Сильная буря несла их на запад, туда, где мрачные воды Океана поглощают без следа смельчаков и безумцев. Лишь Одиссей был спокоен, он все время проводил с Калипсо и детьми, лишь временами выходя на палубу, чтобы подбодрить спутников, спускался вниз, проверить, как дела у гребцов, что, из последних сил выбиваясь, помогали Филотию нос корабля к волнам держать.

Качка сломала многих, еда и питье были отданы в дар морскому богу. Юный Полит забился под свернутый парус и тихо мечтал умереть. А Медон чувствовал себя отлично. Много вина ему уступили дружинники, вот он и веселился на славу. Детей Одиссея он научил играть в расшибалку, и когда камешки вдруг от сильной волны разлетались по доскам, хохот и визг по всему кораблю разносились. А заодно докучал он вопросами нимфе Калипсо.

Долго допытывался Медон, как естество человеческое с сущностью нимфы сочетается. Рассмеялась Калипсо, и сказала, что нимфой ее Одиссей называет, а сущность ее вполне человечья. Так и этак приступал к ней по этому поводу Медон, но, кроме смеха и шуток, другого ответа не получил. А когда стал интересоваться о том, как и когда прибыл Одиссей на остров Калипсо да как его жизнь протекала, грубо его Лаэртид оборвал.

— Но как о подвигах твоих узнали аэды? — все вопрошал неугомонный Медон.

Плечами пожал Одиссей, но тут рассмеялась Калипсо.

— Помнишь, на маленьком судне однажды приплыли торговцы с Коринфа? С ними один кифаред был, такой невысокий, плешивый. Вы с ним упились безмерно, и всю ночь ты рассказывал о героях и битвах. Вот с тех пор и, наверно, молва о тебе побежала по свету.

— А почему амазонки преследуют тебе, базилей? — спросил Медон. — Неужели во исполнение проклятия Посейдона?

Одиссей лишь кивнул.

— Вот незадача, — задумался Медон. — А мне показалось, что с тобой они могли давно расправиться. Может, у них на уме не просто убийство, а жертвоприношение?

— Я не думал об этом, — коротко ответил Одиссей и выбрался из помещения, держась за балку.

Медон задумчиво посмотрел ему вслед, покрутил в руках камешки.

— Богам угодна смерть героев, — задумчиво протянул он.

Калипсо бросила на него сердитый взгляд.

— А мне угодно, чтобы ты заткнулся! Лаэртиду и без богов хватает могущественных недругов.

— Что может быть хуже гнева богов? — удивился Медон.

— С богами еще можно договориться, а вот с людьми…

На второй день буря стихла. Мореплаватели радостно приветствовали солнце, они грелись в его нежарких лучах, а пронизывающий ветер казался даже ласковым зефиром после бури. Все гадали, куда же их. занесло. Почти никто из дружинников не отходил далеко от родных берегов, поэтому все с открытыми ртами слушали рассказы Филотия о морских девах «с вот такими сиськами», о водоворотах, засасывающих корабли, о страшном бородатом морском чудовище… Медон, с интересом слушающий эти истории, тут же вмешался и сказал, что по свидетельству Тифея с Крита это чудовище похоже на помесь змея со свиньей, только змей тот может трижды обвить их корабль, а cалом такой свиньи, можно смазывать мечи всей Итаки и Зема до тех пор, пока не родятся внуки внуков владельцев мечей, а выплывает змей из темных глубин по зову медных котлов, опущенных в воду, по днищу которых бьют деревянной колотушкой, а борода его состоит из множества тонких щупалец, каждое из которых тянется на десятки локтей и заканчивается пастью с острыми, как иглы, зубами. Чудовище имеет обыкновение незаметно подплывать к кораблям, и пастью этой оно хватает и тут же пожирает, жадно чавкая, мореходов, которые слушают подобные истории.